Владимир Войнович - Жизнь и необычайные приключения писателя Войновича (рассказанные им самим)

— Стоп! Что вы делаете?

— Как что? — удивилась она. — Редактирую.

— Разве так редактируют?

— А как?

— Прежде чем вычеркивать что-нибудь, вы должны объяснить, почему хотите это делать, и спросить, согласен я с вами или нет.

Она удивилась еще больше:

— А вы со мной не согласны?

— Конечно же, не согласен. Что вас здесь смущает?

— Ну, вот это слово.

— Какое?

— Вот это.

Она тычет пером в ужасное слово, краснеет, но произнести его не решается.

— Вас смущает слово «геморрой»? Поверьте, это вполне литературное слово. Это просто название болезни. Почитайте Гоголя, у него есть герои с геморроидальным цветом лица.

Алла, кажется, была готова уступить но…

— Но вы же понимаете, что начальство это все равно не пропустит.

— Когда не пропустит начальство, я буду говорить с ним. А вы это оставьте.

Она оставила — и начальство потом пропустило. Но после моей маленькой победы Алла стала все, что ей не нравилось, подчеркивать и писать замечания на полях. Дошла до места, где герой ехал в санках. Подчеркнула «санки», на полях написала: «На санках катаются дети с горок, взрослые ездят на санях». Я ей сказал, что на санях крестьяне возят дрова, и напомнил строки из «Евгения Онегина»: «Уж темно; в санки он садится, «Пади! Пади! — раздался крик…» Алла и тут не сразу согласилась и потребовала доказать, что «санки» не опечатка.

Иногда она доводила меня до бешенства.

— Алла, — говорил я тогда ей, — вы поставлены надо мною государством и являетесь как бы моим начальником. Это мне понятно. Но как вам кажется, вот просто морально вы имеете право меня вот так беспардонно править?

— А вы считаете, не имею?

— Да, не имеете. Я взрослый человек, я известный писатель, я сам отвечаю перед читателем.

Она ударялась в слезы.

Муж Аллы защищать ее не решался, потому что был со мной согласен. А меня не защищал, потому что боялся жену — и убегал в ванную.

Выход январского номера «Нового мира» за 1961 год задержался на два месяца и застал меня в Ленинграде, где я, будучи в командировке, записывал для какой-то радиопрограммы отрывки из спектаклей Театра комедии. К тому времени я подружился с Александром Володиным, автором «Пяти вечеров», «Фабричной девчонки», «Старшей сестры», лучших спектаклей в репертуарах Ленинградского БДТ и московского «Современника». Саша пришел ко мне в гостиницу «Европейская». Туда же явился мой армейский сослуживец Володя Давыдов, тот самый, который в пивной города Кинель врал развесившим уши собутыльникам, как мы «давили этих гадов». Явившись ко мне, Володя был потрясен тем, что я принимаю его в роскошном номере одной из двух лучших ленинградских гостиниц, что рядом со мной сидит Александр Володин. Мой приятель смотрел в театре пьесы Володина, а самого его видел по телевизору — и вот он, живой классик, общается накоротке с Володькой Войновичем! Давыдов был большой фантазер, но того, что видел, выдумать не мог бы. Он долго тряс головой, бессмысленно повторяя: «Володька Войнович стал писателем. Не могу поверить!..» Я и сам не мог поверить.

Неожиданностью для меня было обилие телефонных звонков, писем и рецензий в газетах. Первым откликом на мою повесть стала статья Владимира Тендрякова «Свежий голос есть!» в «Литературной газете». Затем последовали рецензии В. Кардина, Феликса Светова и других либеральных критиков. Я вошел в «обойму» молодых писателей, список, приводимый почти во всех статьях о состоянии современной литературы.

В то время существовали две враждовавшие между собой газеты: орган Союза писателей СССР «Литературная газета», в просторечье «Литературка», и недавно созданный орган Союза писателей РСФСР, название которого, «Литература и жизнь», писатели сократили до аббревиатуры «Лижи». Обе газеты находились в здании на Цветном бульваре. «Литературка» считалась изданием интеллигентным, смелым и относительно либеральным. А «Лижи», стоявшая на позициях, близких к сталинским, нападала на все новое. Мое появление в литературе этими людьми тоже не осталось незамеченным.

В «Лижи» появилась большая, на целую страницу, статья критика Михаила Гуса «Правда эпохи и мнимая объективность», в которой меня сразило утверждение, что (цитирую дословно) «Войнович придерживается чуждой нам поэтики изображения жизни «как она есть». Гус глубокомысленно рассуждал о том, что в нашей жизни существуют две правды: правда маленькая, правда факта и правда большая, правда эпохи. Если держаться правды факта, то можно достоверно описать разные бытовые подробности, но при этом будет упущено из виду главное — что все это происходит в обществе, строящем коммунизм.