Григорий Василенко - Крик безмолвия (записки генерала)

Семен не давал сказать мне слова. Рассуждал громко. На нас смотрели. Мне хотелось быстрее уйти от него, увести Вовку, чтобы он не слышал его «философию».

— А доктора зачем? — спрашивал Чайкун. — Пусть лечат. Мое дело пить, а их дело лечить. Что с меня возьмешь? Ничего. Что, не так? Только давай без проработки. Я все знаю и понимаю. На раздумье тебе скажу, от чего ты ахнешь. Желудок‑то мой! И у меня болит. И молчи… Я все наперед знаю, что ты скажешь.

Семен, кажется, чем больше говорил, тем сильнее пьянел. Он стал пошатываться, лицо его не горело, а синело. Глаза на какое‑то время застывали в одном положении, язык заплетался. Чайкун впал в плаксивость. То он жаловался на свою судьбу, то проклинал жену, а потом вдруг стал с умилением говорить о маленьких внуках.

— Только они ждут деда. А так все осточертело. Нет у меня дома. А раз дома нет, и жизни нет. Бродяга, вот кто я. Заглушить боль в нутре можно только винцом. Другого эликсира еще не придумали. Бросить бы все к черту и куда глаза глядят. Кабы не внуки, убежал бы. Они ждут деда. Вот купил им леденцов. Угощайся, — протянул он сначала мне на ладони липкие леденцы вперемешку с табаком, а потом Вовке, но он отвел руку назад.

— Спасибо. Я тут по делу спешу, извини, — пытался я как‑то прервать этот разговор.

— Да брось ты!.. Пойдем по сто фронтовых тяпнем. Закусим холодцом. Могу достать и тебе холодца! Сколько хошь? Ну?.. Кореш работает вон в том киоске. Зайдем к нему. Вот там все и объясню… Когда тяпнешь, все ясно. Пойдем!

Семен ухватил меня за руку и потянул за собой. Я ступил решительно, оторвался от него, облегченно вздохнув. Больше до меня не долетали сивушные пары. Вовка помогал мне оторваться, тянул за другую руку.

— Тоже мне, интеллигенция, — послышалось мне с издевкой вдогонку. — И отпрыск такой же…

Я никак не мог понять, когда успел Чайкун пристраститься к водке. Раньше видел его всегда подтянутым, даже модником, любившим каждый день менять галстуки.

«Что случилось с ним? — думал я по дороге. — Может, его работа на рынке или кореш споил? А может, довела жена, побывавшая в психиатрической больнице?»

На душе стало мутно, чувствовал только маленькую Вовкину руку и крепче ее сжимал. Одни мне уступали дорогу, другие толкали, не моргнув глазом, и не извинялись.

Я поднял глаза, когда чуть не столкнулся с шедшим мне навстречу мужчиной. Прямо на меня налетел Виталий Рыжих, мой бывший сосед по квартире, с тяжелой хозяйственной сумкой в руках. На его лице стало еще больше рыжих веснушек, а виски и брови, как мне показалось, стали кирпичного цвета. Фамилия прямо‑таки запечатлелась на его внешности. Много ему приходилось выслушивать из‑за этого совпадения всякого рода сравнений, острот, но он, никогда не унывающий, не обижался и это спасало его. Все разговоры он пропускал мимо ушей и от того они как бы обходили его стороной.

— Сколько лет, сколько зим, — как всегда с улыбкой начал Рыжих. — Вот, был на рынке. Битый час стоял на морозе за мандаринами. Не досталось… Пропади они пропадом, можно жить и без них! Вот, нагрузился картошкой.

— Померзнет, — пришлось промолвить, чтобы не разойтись молча после встречи с Чайкуном.

— Да нет. Я на трамвае. Ну, а как ты? Отделом закручиваешь?

— Да что‑то вроде этого…

— А я все сметы пересчитываю, урезаю, согласовываю, визирую, возвращаю. Малец твой? Похож. Сидел бы дома и учил уроки, чем на улице мерзнуть. Ну, заходи, если что…

После этих слов Рыжих заторопился со своей тяжелой сумкой. Он и ранее, при любой встрече, всегда мне говорил это свое — «заходи». Оно стало у него обязательным в завершении любого разговора. Чего‑то бы не хватало в нем без этого слова, как карты в колоде. Я ему ничего не ответил, зная, что его приглашение ни к чему не обязывает. И Рыжих отлично знал, что я к нему не заходил и не пойду и от этого мне стало еще больше не по себе.

Я торопился к снежной горке, хотя пора уже было снова садиться за стол, но в этот день везло на встречи. Почти у самого переезда я столкнулся с бывшим студен- том–заочником юридического факультета. Я тоже тогда учился в юридической школе и мы даже иногда обменива

лись конспектами. После окончания института у него все складывалось так, что ему все завидовали. Он сразу пошел работать помощником прокурора. Давно я его не видел, но говорить с ним в таком настроении не хотелось и я думал, как бы мне его обойти. Еще не поздоровавшись со мною, он сразу же достал из кармана папиросы и протянул мне вместо приветствия. Всем своим видом я давал ему понять, что тороплюсь и не намерен с ним задерживаться.