Вольф Долгий - Разбег. Повесть об Осипе Пятницком

— Надеюсь, вы хорошо выспались, отдохнули?

— Да, пан ротмистр. Спасибо, пан ротмистр.

— А как насчет моего совета — подумать хорошенько?

— Да, я подумал, пан ротмистр.

— Я чрезвычайно рад этому. Рад за вас.

— Как можно за меня радоваться, пан ротмистр? Плохи мои дела, очень плохи… Пану ротмистру захотелось посадить меня в тюрьму, и я сижу… День сижу, ночь сижу и сегодня все утро опять сижу… Но, боже ж мой, я хочу знать, за что? Неужели пан ротмистр думает, что я сделал что-нибудь нехорошее? Я вас очень прошу, пан ротмистр, отпустите меня…

— Вот как?

— Да, пан ротмистр. И поверьте мне, мой папа и моя бедная мама не такие люди, чтобы остаться в долгу перед паном ротмистром…

Модль в упор смотрел на Щуплого. Крепкий орешек, кто б мог подумать? Какая искренность в голосе, какая натуральная мольба во взоре! Похоже, и одиночка не пошла ему впрок. Правда, трудно судить: маловато провел этот Щуплый в одиночке, всего сутки, интересно б на него посмотреть через недельку… Но нет, чего не будет, того не будет: он, Модль, не сможет взглянуть на Щуплого не то что через неделю, а даже и завтра. Потому что не далее как нынче вечером Щуплого увезут из Вильны; таков очередной телеграфный приказ Ратаева: без промедления доставить Таршиса в распоряжение начальника Киевского губернского жандармского управления генерала Новицкого Василия Дементьевича. Отчего такая уж срочность — «без промедления»? Почему в распоряжение непременно Киева? Что, наконец, вменяется в вину Таршису конкретно? Обо всем этом в телеграмме Ратаева ни слова. Сугубая эта таинственность была непонятна, если угодно, оскорбительна даже.

Получив департаментскую шифровку, поначалу Модль решил не тратить больше времени на Таршиса. В конце концов, к чему это ему? Не нуждаетесь в наших услугах — что ж, поступайте как знаете, господа! Но затем, поостынув, подумал: а что если попытаться все же? Всяко ведь бывает: вдруг Таршиса потянет, после одиночки-то, на признания? Право, грех не использовать этот, пусть единственный, шанс. Уже не о том даже думал он, что — если повезет — удастся доказать этим выскочкам из департамента полиции, пренебрегающим услугами лучших своих сотрудников, что и он, Модль, тоже не лыком шит; да, определенно не о том. Куда больше его заботили интересы сыска здесь, в Вильне. В руках Таршиса, в этом Модль не сомневался, концы нитей искровской организации, бесспорно наиболее злокозненной части виленского подполья. Обидно отправлять его в Киев, ни о чем существенном не дознавшись; да нет, не в обиде дело — какое-то время опять придется блуждать в потемках, вот что худо! С ума сойти, столько времени, целых два месяца, идти по следу — и все впустую! Да ведает ли господин Ратаев, что одним бездумным росчерком своего пера свел на нет такой огромный труд?

Модль в упор разглядывал Щуплого. Итак, первая попытка — добром получить нужные сведения — ни к чему не привела. Что ж, решил Модль, не вышло лаской — попробуем таской; в фигуральном, понятно, смысле: побои претили Модлю, он крайне редко прибегал к ним.

— Вот что, Таршис, — с жесткими интонациями в голосе сказал он, прервав затянувшуюся паузу. — Мне надоело с вами в прятки играть. Или вы сейчас же выложите все как есть, или… Надеюсь, вы меня понимаете?

— О пан ротмистр! Я ничего так не хочу, клянусь жизнью, как понять вас…

— Нет, вы отлично все понимаете!

— Нет, пан ротмистр. Клянусь жизнью, я не знаю, что вы от меня хотите.

Модль понял: так можно препираться до второго пришествия. Придется идти напропалую, что называется, ва-банк. Боязнь тоже, впрочем, была, и немалая: а ну как выложенные тобою козыри не слишком сильными окажутся? Но и выхода иного ведь нет…

— Очень немногого я хочу, — сказал он. — Вы должны лишь подтвердить то, что мне и без вас известно. Рогут, Соломон Рогут — что вы знаете об этом человеке?

— Ничего, пан ротмистр. Я впервые слышу это имя.

— Неправда, Таршис! Вы потому хотя бы не можете не знать Рогута, что он живет в Вилькомире, на вашей родине. Есть еще одно обстоятельство, изобличающее вас во лжи: Рогут повесился в ковенской тюрьме, Вилькомир по сей день бурлит — могли ли вы ничего не слышать о случившемся?

— Нет, пан ротмистр, я очень сожалею, но я правда ничего не знаю.

— Хорошо, пойдем дальше. Сергей Ежов, он же Цедербаум, он же Ступель — этот-то человек, надеюсь, вам известен?

— Пан ротмистр может мне поверить: я и этого человека не знаю.