Михаил Одинцов - Преодоление

Сохатый снова вернулся к блокноту. Прочитав наброски, остался доволен: в них были, на его взгляд, объективные сведения по определению состояния машины - они помогут оценить действия летчика.

Сохатый старался предугадать возможную линию поведения людей, представляющих в будущей комиссии разные ведомства: "С людьми объективными работать будет проще. Они если и не помогут, - не будут мешать хотя бы тем, что белое признают белым, а не выдадут за черное. Главная забота лжедоброжелатели. Кто-то из них попытается навязать свой план работы, не заботясь о вежливости и логике, лишь бы побыстрее добиться заключения: его часть самолета или оборудования "невиновна". И если это свершится, то и самолет, и летчик такому члену комиссии уже будут не нужны. Уверовав, что "сухим выскочил из воды", такой радетель объективности сразу же начнет уверять, что у него очень много работы, поэтому он вынужден уехать, а документы, если нет возражений, подпишет позже... И глаза его в это время будут выражать "искреннее сожаление".

Представил себе Сохатый и самый неприятный для него вариант окончания расследования. Если ни у кого не окажется необходимых веских аргументов, то может быть сделан вывод: "Причина не установлена. Наиболее вероятно..." И тогда все взгляды скрестятся на летчике.

Усиливающаяся тряска вертолета вывела Сохатого из глубокой задумчивости. Он потер лоб, поерошил пальцами волосы и, повернувшись к иллюминатору, взглянул на землю: вертолет заходил на посадку. Ему надо было готовиться к встрече с врачами, летчиками, инженерами и к началу расследования.

Сохатый понимал всю сложность расследования причин аварии, четко представлял, что не просто будет разобраться с обломками самолета и сказать однозначно: "исправно" или "неисправно". Его память хранила не один случай, когда поиски неисправности затягивались на длительное время даже на целехоньких машинах.

То, что всякий полет сложен, что в любом из них могут возникнуть осложнения, ни для кого не было новостью. Эта истина не требовала доказательств, но генералу необходимо было убедиться, что не из-за сложности полета, не по его вине машина оказалась в штопоре и не вышла из него. Бортовые контрольные самописцы утверждали правильность действий летчика, и все равно Сохатый не мог успокоиться. Ему нужно было четко знать: в чем же причина аварии? Этот вопрос не был для него риторическим. Однозначный ответ помог бы выработать методику обучения молодых летчиков действиям в подобной критической обстановке.

Каждый новый день работы комиссии все больше убеждал его в своей правоте. Но хотя обвинения с него были сняты, ответа не было на главное "почему?".

В эти дни Иван Анисимович частенько задумывался над прошлыми авариями, которые ему приходилось лично, как старшему, расследовать. Он не мог упрекнуть себя в том, что где-то поступился принципом, позволил кому-то или сам обидел летчика, даже допустившего ошибку. Он всегда настойчиво искал только одно - правду, потому что найденная правда всегда повышала безопасность последующих полетов, укрепляла веру людей в свои силы.

Окончательный вывод комиссии был четок: "Отказ управления самолетом. Летчик в штопоре не виноват, вывести машину из штопора не представлялось возможным".

Сохатый лежал в кровати. Он хотел уснуть сегодня, раньше обычного, чтобы хорошенько отдохнуть перед утренними полетами - первыми для него после аварии. Но сон не приходил - снова и снова вспоминалось недавнее катапультирование. Это усиливало напряженность ожидания. "Как-то обойдется теперь? А вдруг какая-нибудь новая глупейшая случайность? Что тогда?"

Иван задавал себе эти вопросы и ощущал в себе как бы два начала.

Первым было сомнение. Если это был и не страх еще, то откровенное желание не подвергать себя новым превратностям судьбы, потому что любой полет - всегда риск.

"Да, риск есть, но ведь это не ново и для тебя, и для всех, кто связан с летным делом, - убеждал он себя. - Всякое движение - на велосипеде, мотоцикле, автомобиле, даже на коне - риск. Оно искусственно для человека и тем сложнее, чем больше скорость. Но от понимания этой проблемы не переходить же человечеству в двадцатом веке вновь на пешие скорости. Если ты не победишь в себе настороженную напряженность, она вырастет в страх, потом переродится в злокачественную опухоль трусости, и тогда тебе больше никогда не летать по небу, не быть летчиком-истребителем".

К Ивану Анисимовичу начали возвращаться ощущения первых дней после аварии. Он не стал их прогонять, решив еще раз внимательно присмотреться к себе. "Если предположить, что я психологически еще не готов снова в полет, то самоконтроль может потребовать от меня слишком много внимания и сил - на управление истребителем ничего и не останется. Самолет в этом случае будет предоставлен сам себе. Но может оказаться и того хуже: от нервного перенапряжения я не только не буду помогать самолету выполнять задуманное, но даже мешать ему".