Евгений Рейн - Мне скучно без Довлатова

Мы приехали в Москву «Красной стрелой» в восемь тридцать декабрьским утром. Адрес у меня был: Лаврушинский переулок, 17. Это было удобно, пока дойдем, люди проснутся, и мы никого не разбудим. Шли мы к Вячеславу Всеволодовичу Иванову — великому Коме. Перед выездом звонили из Ленинграда. Нас ждали. Москва уже горела окнами.

Кома был в полосатой байковой пижаме. Книги лежали стопами даже в коридоре. Нас провели на кухню. Усадили за стол, накормили яичницей с ветчиной.

Бродский помалкивал. Я объяснил, что происходит в Ленинграде. Лернер, народная дружина, обком, Толстиков, тунеядство. Вот-вот арестуют.

— В Москве вам нечего бояться, — сказал Кома.

Бродский с сомнением покачал головой. У меня был еще один телефон и еще одна идея. Через час я позвонил. Это был номер телефона Виктора Ефимовича Ардова. Нас пригласили. Это было близко, на Ордынке, три минуты ходьбы через проходные дворы. Так я впервые очутился на легендарной Ордынке. Ахматовой в этот день у Ардовых не было. Зато был Найман. Когда мы вошли, он стоял в пальто: уходил на Высшие сценарные курсы. Посоветовал что-то остроумное.

Но все остальные были на месте — Виктор Ефимович, Нина Антоновна, Миша, Боря. Нас снова позвали к столу. Боря вынес бутылку «белой головки». Идея моя состояла в том, что Бродского надо спрятать в больнице, может быть, в нервной, может быть, в психиатрической. Бродский молчал. Говорил Виктор Ефимович:

— Нервы-нервы, мания величия, шизофрения, паранойя — самое верное дело, — с этими словами он поднял телефонную трубку.

— Не надо, — сказал я.

У меня про запас был еще один телефонный номер, тот, что называется в армии НЗ. Это был Михаил Ярмуш — поэт, врач-психиатр, он работал на «Скорой помощи».

На Ордынке шла своя жизнь. Миша рассказывал наилучшие анекдоты, Нина Антоновна курила, Ардов сидел за маленьким столиком, на котором были разложены машинописные страницы, деревянные коробочки неясного назначения, обглоданные куриные кости, карандаши, бутерброды, лимоны. Ахматова называла это место «уголок людоеда». На диване сидела невыразительная собачка Лапа. Над дверью висел портрет Ахматовой, перебирающей нитку аметистовых бус, работа старшего сына Нины Антоновны, киноактера и художника Алексея Баталова. Водки выпили все, кроме Виктора Ефимовича. Бродский оживился.

— Только не сегодня, — вдруг сказал он.

Я понял, это было сказано о больнице. Ярмуш уже уехал со своей «Скорой помощью». Ясно было, что не сегодня.

— Пойдем, погуляем, — сказал Бродский.

Мы вышли на Ордынку, и пошли к Балчугу, к ГУМу, на Красную площадь. Было морозно, ясно, суетно, превосходно. Москва начала новый день великой империи. Я тоже учился на Высших сценарных курсах.

— Пойдем к нам, — сказал я Иосифу, — там кино, компания, Илья Авербах, Толя.

— Нет, что-то не хочется, — сказал Бродский.

Мы зашли в ГУМ. Деньги, не очень большие, у нас были.

— Носки, — сказал Бродский, — свежие носки. Быть уверенным в своих носках — это уже не мало.

Купили две пары — настоящая полушерсть, производство ГДР. Пошли в уборную, выбросили несвежие носки, надели обновки. Настроение у Бродского совсем исправилось.

— Где здесь автомат, — внезапно спросил он.

— Кому ты хочешь звонить?

— Это по делу, — явно соврал Бродский.

Стоя за его спиной во время телефонного разговора, я услышал странное имя «Иоланта».

— Планы на вечер? — спросил я.

Он не ответил.

Секции ГУМа мы обошли все. Дважды примеряли костюмы, потом полупальто на овчине, потом уцененные шляпы. Я даже купил чешское «борсалино» с пятнами за два рубля.

— Надо пообедать, — сказал Бродский.

Я знал Москву, кое-как, но знал.

— Пресное или острое? — спросил я.

— О чем говоришь, — ответил Бродский.

Я повел его на Неглинку в армянский ресторан «Арарат».

То, что произошло там, я уже описал в стихах. (Читайте в этой же книге поэму «Арарат»). Да, ночевали мы у Ардовых.

Ярмуш появился на следующее утро в одиннадцать часов, приехал он на психиатрической «Скорой помощи». Я снова рассказал, что к чему, он одобрил идею.

— Пойдем в машину, — сказал он Бродскому.

— Только не сегодня, — ответил Бродский.

Я понял — Иоланта. Но у меня издавна был еще один телефон — номер Генриха Сапгира.

— Вот как удачно! — отозвался Генрих. — У меня сегодня кукольная премьера в театре на Спартаковской. Жду вас.

— Ты пойдешь? — спросил я Бродского. — Познакомишься с Сапгиром. Сильный поэт.