Наталья Старосельская - Сухово-Кобылин

Всеволод Эмильевич Мейерхольд когда-то сказал: «У одних вид пропасти вызывает мысль о бездне, у других — о мосте».

Александр Васильевич Сухово-Кобылин принадлежал к тем, кто думал о мосте. И не просто думал — деятельно участвовал в его возведении, предвидя то, чего не дано было предвидеть многим из его современников.

Но Великий Слепец Судьба распорядилась таким образом, что мало кто из ощутивших себя на другом берегу вспомнил, кому обязан этим. И в этом забвении, в этом непризнании — есть не только горечь, но и определенная доля исторической логики.

Ведь мост — это всегда Настоящее.

А так ли уж остро ощущает оно прошлое и стремится в будущее?..

«… движение жизни совершается по кругу и есть сключение себя с самим собою, — писал Сухово-Кобылин во фрагменте „Поход к волюционному движению“ между 1889 и 1891 годами. — … Получаем закон кругового движения: всякое тело, прошедшее половину своей орбиты круга, исходит в свою супротивность, а совершивши полный круг, т. е. возвратившись в свой почин, соключается с самим собой, т. е. возвращается к первому состоянию, т. е. возвращается в себя самого, и починает то же движение, которое совершило и потому, как конечное движение извращается в свою су-противность — в бесконечное движение, становится бесконечным движением…

…Самое простое эмпирическое наблюдение указывает нам, что всякое живое родится, растет, плодует и умирает, — но что — и это субстанциально, плод есть купно и семя и смерть, есть дальнейшая жизнь, т. е. дальнейшее движение жизни есть воскресение, и предок исходит в своего потомка, так что потомок есть из себя исшедший и себя самого себе противуположивший предок: словом, что живое есть бесконечный феникс, который горит (живет), сгорает (кончается) и из своего этого конца или пекла вновь циклует, загорается».

И если перенести это суждение на опыт жизни самого Александра Васильевича Сухово-Кобылина, многое станет понятным в его затворничестве, в его одиноком проживании того, что проживало российское общество сообща, в его настойчивом стремлении вывести единую формулу философии и творчества.

Тогда возникает образ моста.

И если попытаться расширить это суждение во времени — возникнет тот естественный мост, что связал не только творчество, но едва ли не в первую очередь судьбу Сухово-Кобылина и так и не признавших его учеников.

Все они, восставшие против парализующей силы Системы, были ею искалечены, и судьба отличилась удивительным постоянством, уготовив вынужденное молчание и забвение Сухово-Кобылину; ссылку и трагический творческий перелом Николаю Эрдману; необходимость «наступить на горло собственной песне» Владимиру Маяковскому; травлю и раннюю смерть Михаилу Булгакову; гонение и вынужденное молчание Михаилу Зощенко…

Когда-то критик Л. Гуревич сказала о Сухово-Кобылине, что его биография сама по себе представляет художественное произведение. Эти слова можно отнести и к судьбам его наследников. В них видели или пытались видеть врагов, в то время как каждый мог бы подписаться под словами Сухово-Кобылина: «…Я относительно России пессимист, — ее жалею, хулю, — но люблю. Мне она всегда была мачехой, но я был ей хорошим, трудящимся сыном…»

Каждый из них и выразил эту же, в сущности, мысль, используя иные слова.

Как часто время бывает глухим!..

Как часто лишь на мосту между прошлым и будущим можно ясно расслышать не только слова и их значение, но и интонацию, с какой они были сказаны…

Но в каждом времени есть люди, умеющие взойти на мост и с его высоты обозреть три состояния времени: прошлое, настоящее и будущее в их вечной перетекаемости, непрерывности. И именно этим людям дано умение оценить в перспективе времени то, что оценивается по-настоящему, вероятно, лишь с дистанции.

В. Г. Белинский отмечал в литературе явления «случайные», «обыкновенные» и «безусловно прекрасные — капитальные». О последних он писал: «Такие произведения не проигрывают, а выигрывают от времени, часто не понимаемые и не замечаемые толпою и современностью, в новой красоте воскресают для потомства. Иногда бывает о них рано говорить, но никогда не поздно о них говорить…»

Это суждение В. Г. Белинского поразительным образом смыкается с мыслью современного исследователя Ст. Рассадина: «Судьба Сухово-Кобылина, историческая и личная, определила пронзительную, горькую трезвость его огромного ума. Определила — поставила, значит, пределы (поворошим этимологию), не допустив его разум и душу в другие глубины, оказавшиеся доступными иным великим русским писателям, но уж взамен наделила редкостной, уникальной, да и просто ни с кем, кроме, может быть, Щедрина, не сравнимой способностью разоблачать. Не в том критически-обиходном смысле, когда разоблачительной называют любую нелицеприятную заметку, но — вновь обратимся к этимологии — именно раз-облачать , снимать или сдирать с человека или явления слой за слоем, пока не объявится напоказ бесстыдно и беспощадно голая суть».