Себастьян Даншен - Элвис Пресли - Реванш Юга

В домовой карточке Пресли на момент переезда появляется номер телефона: к 1949 году телефон был в Мемфисе у 140 тысяч семей (их число за три года увеличилось на 67 процентов), но семья Элвиса к ним не принадлежала, указанный номер — наверняка номер сторожа или соседа. В Кортс не хватало атмосферы взаимопомощи, царившей в Восточном Тьюпело. Большинство жильцов были, как и они сами, «белой беднотой» из Миссисипи, и Глэдис очень обрадовалась, встретив в новом квартале семейство преподобного Денсона. Общительный характер позволил ей быстро обзавестись подругами, с которыми она обсуждала повседневные дела, участвовала во встречах для домохозяек и говорила о своем подрастающем сыне, не забывая и о Джессе Гароне — эта мысль никогда не выходила у нее из головы.

Будучи более сдержанным по характеру, Вернон мало общался с соседями, однако он больше всех выиграл от переезда в Лодердейл Кортс: отсюда ему было ближе добираться до работы в «Юнайтед Пейнт Компани», где он зарабатывал 83 цента в час, фасуя банки с краской по коробкам, которые потом развозили по всей округе. Элвис же ходил пешком один километр в школу Хьюмза на Манассас-авеню. Родители записали его туда через два дня после приезда в Мемфис.

Утром 8 ноября 1948 года Элвис настоял, чтобы отец пошел вместе с ним в школу и записал его в восьмой класс. В школе Хьюмза было тысяча шестьсот учеников — больше населения всего Восточного Тьюпело, это был целый город посреди рабочего квартала, и Элвис чувствовал себя тем более потерянным, что прибыл туда в середине учебного года. Едва Вернон вернулся домой, как следом явился и сын, понурив голову. В виде исключения родители разрешили ему пропустить этот школьный день, но дали понять, что ему уже скоро четырнадцать, пора бы и образумиться.

Застенчивость Элвиса, культивируемая властностью матери, существенно осложняла ему жизнь в первые годы в Мемфисе. Он уже знал город, потому что несколько раз бывал там с родителями, даже в раннем детстве, когда его двоюродный дед Ноа возил туда всю семью на выходные в школьном автобусе, который был записан на его имя. Оживленное движение, бетон и неоновые огни были ему не в новинку, но относительно обезличенные отношения между людьми в большом городе тяжело давили на психику чересчур опекаемого подростка.

С 1948 года и до получения документа о среднем образовании пятью годами позже он продолжал учиться, не выделяясь ничем, кроме «доброты и желания сделать хорошо», по словам мисс Джонсон, его классного руководителя в девятом классе. Удовлетворительные оценки по математике и по музыке, хорошие — по правописанию и истории. Элвис был из тех учеников, которые растворяются в среде и имена которых позже, рассматривая старые групповые фотографии, никак не можешь вспомнить.

В школу Хьюмза принимали в основном ребят из неблагополучных семей, и отношения между учениками не отличались крайней любезностью; однако было далеко и до стереотипа, утвержденного несколькими годами позже фильмом Ричарда Брукса «Джунгли за школьной доской» — драматической трактовкой жизни хулиганов из бедных кварталов в эпоху рок-н-ролла. Мемфис был далеко от Бронкса, и южная беспечность позволяла умерить распущенность самых «бешеных», к которым Элвис, кстати, не принадлежал. Можно лишь поражаться контрасту между примерным мальчиком Элвисом и образом бунтаря, который он воплотит в начале своей карьеры; не позволяя себе ни малейшего непослушания или дерзости, он олицетворял собой молодого южанина, бедного, но порядочного, который всеми силами старается найти себе место под солнцем в стремительно развивающейся Америке. В этом не было ничего напускного, он хорошо себя чувствовал в форме, которую с гордостью надевал на уроки начальной военной подготовки, решив посещать их, когда перешел в десятый класс.

Главная заслуга в том, что Элвис избрал для себя такую модель поведения, принадлежит его родителям, которые к тому же сумели сохранить доверительные отношения со своим сыном, больше всего на свете старавшимся им угодить. Наступление переходного возраста никак не отразилось на взаимопонимании, всегда связывавшем Элвиса с Верноном и Глэдис. У первого он перенял умение шутить с серьезным видом и отстраненно смотреть на жизнь, пригодившееся ему, когда слава отрезала его от остального мира; Глэдис же была ангелом-хранителем и обожательницей, готовой на любые жертвы, чтобы защитить единственного сына. Дома у Элвиса были своя тарелка и свои приборы, которыми не дозволялось пользоваться никому другому, точно так же, как никто не мог прикасаться к его книгам и игрушкам, даже его двоюродные братья. Пресли были такими сплоченными, что пытавшиеся с ними сблизиться сразу чувствовали себя автоматически исключенными из неразрывного трио. Эта клановая замкнутость еще усиливалась за счет использования Пресли в быту особого языка со множеством «детских» слов и ласковых прозвищ, которыми мать и сын называли друг друга.