Давид Ортенберг - Июнь-декабрь сорок первого

Я заблаговременно поручил Хирену собрать материал для интервью с Жуковым. Он, как всегда, выполнил задание на совесть - накопил десятки интереснейших фактов и поджидал меня у начальника политуправления фронта дивизионного комиссара Д. А. Лестева. Вместе мы пошли в старинный барский дом, где работал Жуков. Георгия Константиновича застали в просторной комнате с высоким потолком. Он, видимо, только что оторвался от дел и собирался отдохнуть - сняв китель, прохаживался по комнате. Вслед за нами ввалилась могучая фигура Владимира Ставского, специального корреспондента "Правды".

Жуков встретил нас - всех троих - доброй улыбкой. Пригласил:

- Рассаживайтесь, халхингольцы!..

Многие из тех, кто пишет о Жукове, почему-то очень напирают на крутость жуковского характера. А ведь его отличали и иные примечательные черты, прежде всего - доброе расположение к людям, прошедшим вместе с ним через горнило войны. Не ошибусь, пожалуй, если скажу, что особую симпатию он питал к побратимам по Халхин-Голу, где ему впервые довелось самостоятельно руководить большой боевой операцией.

На этот раз тоже, конечно, не обошлось без воспоминаний о тех далеких уже днях, но вскоре мы приступили к делу. Хирен раскрыл блокнот и стал читать свои записи, которые, мы полагали, должны послужить фактической основой для статьи командующего фронтом или интервью с ним. Жуков внимательно слушал, продолжая шагать по комнате. Ставский иногда прерывал Хирена нетерпеливыми репликами. Наконец Хирен выложил все, чем располагал, и умолк. Теперь мы стали слушать Жукова. Он очень обстоятельно говорил о положении на фронте, ближайших перспективах, значении боев за Москву. Хирен сумел записать его высказывания почти стенографически. Я знал эту способность Хирена и с уверенностью обратился к Жукову:

- Георгий Константинович, все, что вы сказали, записано слово в слово. Может быть, все-таки превратим эти записи в статью или интервью?

- Нет, - решительно возразил он. - Придумайте что-нибудь другое... Что за этим стояло, я уже рассказывал. Для меня было ясно, что уговаривать его бесполезно. Мы попрощались с Георгием Константиновичем и вернулись в Москву.

На мой редакторский взгляд, поездка к Жукову дала нам готовые тезисы для очень нужной и важной передовой статьи. По возвращении в редакцию мы сразу же засели за нее. Вызвал еще и Вистинецкого. Хирен читал свои записи беседы с Жуковым, Вистинецкий выстраивал абзацы, а я редактировал их. Когда передовая была готова, сам собой напросился заголовок - "Значение боев за Москву".

Перечитывая ее теперь, спустя сорок с лишним лет, я невольно задерживаюсь на том, что выделено в тексте жирным шрифтом, это слова Жукова:

"Мы вступили в самую серьезную фазу боев за Москву..."

"Отстояв Москву, мы опрокинем все расчеты фашистского злодея, еще больше ухудшим моральное состояние Германии..."

"Отстояв Москву и перемолов на ее подступах новые фашистские дивизии, мы этим самым обескровим германскую армию, истощим, измотаем ее..."

"Отстояв Москву, мы покажем путь к успеху нашим войскам, сражающимся на других фронтах Отечественной войны..."

"Отстояв Москву, мы отстоим честь нашей Родины, гордость и святыню нашего народа..."

"Ни шагу назад! - таков приказ Родины защитникам Москвы..."

После появления в "Красной звезде" эта статья в тот же день была передана по радио, ее перепечатали многие другие газеты, как военные, так и невоенные. Она вызвала широкие отклики по всей стране и за рубежом.

Запомнил ее и сам Жуков.

4 ноября

О мере откровенности, с какой мы освещаем Московскую битву, легко можно судить по репортажам с Калининского фронта. Скажем, в прошлом номере сообщалось: "На левом крыле фронта в районе самого Калинина в течение двух дней явственно обозначилось стремление неприятеля продвинуться на юго-запад к Волоколамску. Сегодня на Волоколамском шоссе снова наблюдалось большое движение автомашин, танков, артиллерии".

А теперь вот, в новом репортаже с характерным в этом отношении названием "Сорвать перегруппировку вражеских войск" приводятся и вовсе конкретные данные: "На участке обороны Масленникова ясно обозначилось стремление противника повторить неудавшийся ему в самом начале наступления маневр прорыва вдоль шоссе. На фронте отмечено появление новых немецких дивизий. По неуточненным данным в их составе - 91, 3, 41, 31, 39 пехотные полки, переброшенные сюда из-под Ленинграда..." Иногда мы задумывались: а правильно ли поступает редакция, обнародуя такие данные? Разумеется, противник и без нас знал, куда направляются его автомашины, танки, артиллерия, и не секрет для него, что с Ленинградского фронта часть сил переброшена на Калининский. Но надо ли раскрывать перед ним нашу осведомленность о его действиях и намерениях? В другое время, в иной обстановке от этого, вероятно, надо было бы воздержаться. Однако чрезвычайность тогдашнего положения подсказывала нам, что такой откровенностью перед нашими читателями мы больше выиграем, чем проиграем. Ясно представляя себе картину битвы за Москву, ощущая пульс этой битвы, защитники столицы проявляли еще большую самоотверженность.