Давид Ортенберг - Июнь-декабрь сорок первого

Свое боевое крещение Евгений Габрилович получил под Витебском в танковом корпусе генерала В. И. Виноградова. Корпус этот вел тяжелые оборонительные бои. Корпусной КП располагался у шоссейной дороги, в лесу. Лес нещадно бомбила авиация противника и в нескольких местах сумела поджечь его. С тыла на КП надвигался страшный лесной пожар.

Генерал принял корреспондентов в щели, прикрытой сверху тяжелым танком "КВ". Беседа длилась лишь пять минут. В заключение генерал объявил, что он переносит свой командный пункт в другое место и рекомендовал спецкорам следовать за ним.

- А "эмку" вашу придется бросить, - кивнул Виноградов на довольно ветхую корреспондентскую машину. - На ней не выбраться: шоссе - под прицельным огнем артиллерии, по танковому следу она не пойдет, да если бы и пошла, самолеты ее доконают. Они за каждой легковушкой охотятся.

Но спецкоры все-таки не бросили машину. Она вынесла их из пылающего леса и долго еще продолжала свою боевую службу.

Некоторое время спустя я с пристрастием расспрашивал Зотова о работе Габриловича на фронте. И вот что услышал:

- О недюжинных литературных способностях Евгения Иосифовича у меня сложилось твердое мнение еще до войны. А вот в физических его силах, грешным делом, при первой нашей встрече засомневался: худ, бледен, голос тоненький. К тому же застенчив, как красная девица. Однако еще раз потвердилась истина, что внешность обманчива! Этот кабинетный с виду человек быстро приспособился работать в любых условиях - притулившись спиной к первому попавшемуся дереву, присев в придорожном кювете...

А еще мне рассказывали о таком эпизоде. Неподалеку от пылавшего Смоленска повернули наши спецкоры в сторону какого-то районного центра, надеясь оттуда связаться по телефону с редакцией.

- А зачем нам, собственно, связываться? - размышлял вслух Зотов. Ведь у нас ни строчки нет для газеты.

- Почему же "ни строчки"? - возразил Габрилович. - Кое-что имеется. Вот артиллеристы рассказали мне любопытную историю...

Когда он успел поговорить с артиллеристами - никто и не заметил. А ведь успел и все взял на карандаш.

Так случалось не раз. Пока другие корреспонденты носятся сломя голову в поисках нужного газете материала, Габрилович спокойно, тихонько, без суеты что-то где-то уже раздобыл и пишет очередной свой очерк...

При всем том Евгений Иосифович никогда не переоценивал своих познаний в военном деле, не рвался в заоблачные выси оперативного искусства. У него была своя излюбленная тема. Одним из первых он начал писать о людях так называемых "незаметных" военных профессий: о медсестре из эвакогоспиталя, об оружейном мастере, ремонтирующем пушку под огнем противника, о крохотном отряде военно-дорожной службы, прокладывающем гать по непроходимому болоту на виду у неприятеля. Темы были самые разнообразные. Писатель искал и находил истинных героев там, где, казалось бы, шла вовсе незаметная, негероическая работа.

А ведь на войне люди не только и не все время стреляют. Есть еще и так называемый фронтовой быт, фронтовой досуг, фронтовая дружба, даже фронтовая любовь. С пристальным вниманием истинного художника Габрилович примечал это. Его глубоко интересовали думы, чувства, судьбы солдата. В оглушающем грохоте войны он чутко прислушивался и слышал биение человеческих сердец.

Должен признаться, что мы и не заметили, как наш "самый штатский" корреспондент стал военным писателем в самом высоком смысле этого слова.

8 июля

В номере много писательского материала. Напечатан первый очерк Бориса Лапина и Захара Хацревина из серии "Письма с фронта".

Лапина и Хацревина я хорошо знал еще по Халхин-Голу; они работали с нами во фронтовой газете "Героическая красноармейская". Там я имел возможность присмотреться к ним.

Борис Лапин внешне выглядел хрупким, ничего воинственного и даже спортивного не было в его наружности. Типичный кабинетный работник. Очки с толстыми стеклами; когда их снимал, он беспомощно моргал невидящими глазами. Сутулая спина, опущенные плечи - вероятно, от неумеренного чтения. Он всегда читал. Вряд ли он замечал, что он ел, потому что перед тарелкой всегда стояла книга. Между тем многие здоровяки могли позавидовать его неутомимости в трудных скитаниях и его бесстрашию на фронте.

В наружности Захара Хацревина тоже кое-что находилось в разительном противоречии с его истинной сутью. Его элегантность, "светскость" могли внушить представление о нем как о человеке, выросшем в тепличных условиях. Но на самом деле он был работник редкого трудолюбия: литератор, востоковед, блестящий военный журналист. Точно так же могла ввести в заблуждение мужественная внешность этого рослого человека. Его жизнерадостный смех, энергичность, постоянная готовность включиться в трудную, даже опасную экспедицию вроде бы свидетельствовали о его несокрушимом здоровье. Но, как потом мне стало известно, это было не так.