Мери Латьенс - Жизнь и смерть Кришнамурти

Позже я узнала, что такое затянувшееся молчание в начале беседы обычно. Это впечатляло, хотя он не ставил такой цели. Он редко знал, о чем будет говорить, прежде чем начинал говорить, будто хотел быть руководимым аудиторией. Вот почему часто беседа начиналась нескладно: «Интересно, с какой целью мы здесь собрались?» — мог он сказать, или: «Я думаю, было бы хорошо, если бы мы смогли установить подлинное понимание между рассказчиком и слушателями». Бывало он точно знал, о чем будет говорить: «Сегодня я собираюсь поговорить о знании, опыте и времени», хотя последующий разговор не обязательно мог ограничиваться этой темой. Он всегда настаивал, что речь его не несет дидактической направленности, что он вместе с аудиторией принимает участие в выяснении истины. Во время беседы он по нескольку раз обращал на это внимание присутствующих.

В этот же вечер в Доме Встречи Друзей он знал, что скажет:

«Для того, чтобы понять, о чем мы будем размышлять сегодняшним вечером, и в последующие вечера, нужен чистый ум. Ум, способный к непосредственному восприятию. В понимании нет ничего загадочного. Оно требует ума, способного прямо взглянуть на вещи, без предвзятости, без личной привязанности, без сложившегося мнения. То, о чем я собираюсь говорить, касается полной внутренней революции, разрушения психологической структуры общества, которым мы являемся. Но разрушение этой психологической структуры, собственно вас и меня, проходит не через усилия, и, я думаю, именно в этом состоит вся трудность понимания».

Смысл слов К. доходил до большинства людей, как я полагаю, через физическое присутствие самого этого человека — излучения, которое посылало смысл прямо для понимания, минуя ум, и если люди по-разному воспринимали содержание беседы, так это зависело скорее от индивидуальных способностей воспринимать, чем от того, что сказано. Хотя он подоткнул под себя руки, когда вышел на сцену, на протяжении беседы он жестикулировал то одной, то другой, часто растопыривая пальцы. На его руки было приятно смотреть. В конце беседы он удалился так же незаметно как и вошел. Его индийская аудитория была более импульсивна, чем западная, а ведение бесед на открытом воздухе намного затрудняло его уход со сцены. Он резко приходил в замешательство от бурного поклонения в Индии, когда люди падали ниц или пытались коснуться его самого или его одежды. Кода он уезжал со встречи в Бомбее, к нему простирались руки, чтобы через открытое окно машины дотронуться до его руки. Однажды он испугался, когда мужчина, схватив его руку, потянул ее себе в рот.

Вторая встреча в Саанене тем летом состоялась в большом шатре (лишь в 1965 году часть арендованной земли, на которой стоял шатер, неподалеку от реки Саанен, была куплена Корпорацией на денежные средства, переданные Раджагопалом). Ванда Скаравелли снова сняла Шале Таннегг, что она делала вплоть до лета 1983 года, привезя с собой собственного повара Фоску для ведения хозяйства. К. неважно себя чувствовал после встреч в конце августа. Он решил отменить поездку в Индию и остаться до рождества в Таннегге. Раджагопал приехал повидать его в октябре, надеясь добиться примирения, но поскольку первый настаивал на своем, а К. хотел восстановить членство в Корпорации трудов Кришнамурти, отношения зашли в тупик. Заехав в Лондон, Раджагопал в беседе со мной еще озлобленнее ругал К., голословно обвиняя его в лицемерии, чрезмерном внимании к своей внешности перед выходом на сцену, когда он тщательно расчесывал волосы. Раджагопалу, как и мне было известно, что К. следит за своей внешностью, как, впрочем и за внешностью других. Тот, кто собирался встретиться с ним, всегда стремился выглядеть наилучшим образом, поскольку К. замечал все. Да и на сцене перед аудиторией следует выглядеть наилучшим образом. Я уговаривала Раджагопала прекратить работу на К. ввиду его отношения (он дал мне понять, что дело не в деньгах), поселиться в Европе, где столько друзей, но беда Раджагопала заключалась в его односторонней любви-ненависти, усугубленной равнодушием К. Покинув Таннегг, К. с Вандой поехали в Рим, где она познакомила его со многими известными людьми — кинорежиссерами, писателями, музыкантами, включая Феллини, Понтекорво, Альберто Моравиа, Карло Леви, Сеговья и Казальса, игравшего ему. (Из Иль Леццио они несколько раз выезжали повидать Бернарда Беренсона в Татга.) [29] . Читаем запись в дневнике Беренсона от 7 мая 1956 года, когда ему было 90 лет: «Кришнамурти во время чая: вежливый, респектабельный, допускающий все мои возражения; действительно, нашу дискуссию вряд ли назовешь полемической. Тем не менее он настаивал на существовании беспредельного и что это состояние неподвижного, неизменного бытия, без мысли, без вопроса, без ответа. Он отверг мое утверждение, что такое понимание за пределами моего западного склада ума. Я зашел так далеко, что спросил, не имел ли он в виду нечто, просто относящееся к словам? Он решительно отрицал, хотя и без жара».