Владимир Буданин - Кому вершить суд

Второго декабря был арестован Хрусталев-Носарь. На следующий день Исполкому предстояло собраться для выработки резолюции протеста.

Красиков и Кнунянц подъехали к Совету на извозчике и, увидев у здания Вольно-экономического общества солдат и казаков, молча переглянулись. В вестибюле Совета их встретил Сверчков, заменивший председателя. Он был взбудоражен, красен, глаза его излучали неестественный блеск.

— Вы думаете, они собираются нас арестовать?

— Что вы! — Красиков едва не рассмеялся. — Они просто решили нанести нам светский визит.

— Как можно шутить в столь важный для русской истории час?

Заседали в первом этаже. Все были возбуждены, ежеминутно поглядывали в окна. За оградой лениво прохаживались солдаты в шинелях. В их поведении не обнаруживалось пока ничего угрожающего, и члены Исполкома постепенно обретали спокойствие.

Сверчков предложил призвать рабочих к забастовке протеста против ареста Хрусталева-Носаря и демонстрации силы, устроенной войсками и полицией у стен Совета. Это, говорил Сверчков, единственное средство борьбы с произволом властей. Предложение поддержал эсер Авксентьев. Троцкий, начавший после приезда Ленина заигрывать с большевиками, выступил по этому поводу скептически. Мол, Петербург, не поддержанный Россией, свой пыл истратит попусту. Нужно прежде договориться с провинцией. А как только она начнет, Петербург присоединится к забастовке. Таким лишь путем можно будет отрезвить правительство.

— Позвольте мне? — попросил слова Красиков. Он понимал, что разговоры о забастовке сейчас — пустое занятие. Нужны более решительные меры. Время поставило вопрос: кто — кого. — Я не против забастовки. Но сейчас одной забастовкой ничего не достигнешь. Тем более что при нынешних условиях она неизбежно связана с выступлением на улице. Самодержавие перешло в атаку. Нам остается либо принять бой, либо сдаться на милость победителя. «Милость» эта означает расправу — тюрьмы, каторгу, расстрелы. Так что путь у нас один — ответить контрнаступлением. Жизнь поставила в порядок дня вооруженное восстание…

В коридоре загремели сапоги, прозвучала воинская команда. Распахнулась дверь, вошел офицер. В помещение набились краснолицые с мороза солдаты. Офицер оглядел депутатов, сказал:

— Господа, вы арестованы. Прошу соблюдать порядок.

Жильцы доходного дома мадам Капшинской засыпали рано. В десятом часу обыкновенно стихали голоса, переставали скрипеть деревянные ступеньки лестницы, не стучали двери, в коридорах гасли лампы. Все вокруг погружалось в уютную сонную тишину.

Для помощника присяжного поверенного Петра Ананьевича Красикова наступало самое плодотворное время суток. Он раскладывал на столе выписки из дел, уставы и уложения, монографии по праву, а иной раз и университетские учебники. Читал, делал заметки, составлял процессуальные документы, переводил с французского своего любимого Жан-Жака Руссо. Единственное, что не давало ему вполне сосредоточиться на работе, — это неотступно тревожившие ого и точившие сердце мысли о переходе на легальное положение.

Переход на «легальщину» выглядел малодушием, дезертирством с поля боя в трудный для партии час. Сам того не замечая, он погружался в раздумья, и картины прошлого одна за другой вставали в памяти…

От суда по делу Петербургского Совета рабочих депутатов его спасла случайность. Одного следователя в деле сменил другой и, желая посрамить предшественника, в целях ускорения производства решил избавиться от второстепенных лиц. В категорию «второстепенных» попал и Петр Ананьевич. Депутатам он был известен как «товарищ Антон», и все, кто давал «чистосердечные показания», свидетельствовали против товарища Антона, а относительно господина Красикова ничего показать не могли.

Затем он полгода работал в столичном комитете большевиков, скрывался от охранки и воевал с меньшевиками, хотя партия формально вновь стала единой. Едва ли не на всех заседаниях Петербургского комитета случались ожесточенные споры, и Красиков от имени большевиков полемизировал с противниками наиболее непримиримо, игнорируя авторитетность и заслуги меньшевистских лидеров.

Летом шестого года случился еще один арест, столь неожиданный и нелепый, как и освобождение из-под стражи по делу Совета. Последовала небольшая отсидка и высылка из Петербурга.