Владимир Буданин - Кому вершить суд

Петр Ананьевич стоял сбоку и неотрывно смотрел на знакомый профиль Ильича не в силах погасить счастливую улыбку. Он слушал фальшивую насквозь речь Чхеидзе и думал снисходительно: «Пусть витийствует. Всем нам ясна цена его слов».

Площадь была той же, какой они видели ее, двигаясь к вокзалу с черепашьей скоростью за броневиком. Те же несметные массы народа, те же скользящие по людскому морю с гребнями красных флагов и плакатов прожекторные лучи, те же застывшие тела броневиков. И все же площадь была не та. От тысячеголосого ликующего «ура» зазвенели стекла в окнах зданий, весь огромный город, казалось, вздрогнул. Из эмиграции возвратились уже и Засулич, и Дейч, и Чернов, и Плеханов, однако ничего подобного эта площадь еще не видела…

Их, вышедших вместе с Владимиром Ильичем, пропустили к броневикам. Ленин шел впереди. Петр Ананьевич старался не отстать и не упустить ни одного его движения. Удивительно прежним, удивительно молодым и крепким остался Ильич. В каждом его шаге, в каждом жесте угадывались уверенность и целеустремленная воля.

Площадь затихла.

Ленин говорил о бессмысленности войны для трудящихся, о значении победы русского пролетариата для успеха революции в международном масштабе, призвал рабочий класс не останавливаться на полпути.

Петр Ананьевич никогда еще, пожалуй, не испытывал такой слитности с народом, как в эту апрельскую ветреную ночь. И это ощущение растворенности своей в массе словно бы возвратило его к тем, теперь уже очень далеким годам, когда все — от рабочих-кружковцев до известных социал-демократов — видели в нем, Красикове, своего товарища. Он чувствовал себя помолодевшим на десять лет.

Невская вода мелкими волнами слабо шлепала по отвесным гранитным берегам. По-весеннему полноводная река поднялась выше обыкновенного уровня и заливала нижние ступеньки каменной лестницы, спускающейся от набережной к воде. По Литейному мосту шли люди в распахнутых пальто, без шапок. Вспугивая воробьев, катили на Выборгскую сторону и обратно синие и зеленые трамваи…

Это сделалось едва ли не обязательным ритуалом: по дороге из Таврического домой Петр Ананьевич сворачивал к Неве и стоял над рекой, пока не остывал разгоряченный злой полемикой мозг. На ум приходили не высказанные вовремя слова, самые убедительные, самые неотразимые, перед глазами вставали лица юродствующих обывателей, тех, что именуют себя рабочими депутатами и щеголяют изысканными речами. Крикливый Дан, лицемерно доброжелательный Чхеидзе, бесстыдно угодничающий перед министрами Церетели, ненавидящий большевиков Богданов…

После возвращения Ленина вся эта прежде непоколебимо уверенная в прочности своего положения публика стала обнаруживать нервозность. О чем бы ни шла речь в Совете, эсеро-меньшевистская верхушка выказывала поразительное единодушие. Так было и четвертого апреля, когда исполкомовские соглашатели попытались устроить нечто вроде суда над Лениным и его спутниками. Как, мол, они посмели возвращаться в Россию по территории вражеской державы?! Богданов так и сформулировал: «Осудить!» На заседание пригласили и Владимира Ильича. Он отвечал на вопросы внешне вроде бы спокойно. Однако те, кто знал его не первый год, видели — возмущению Ленина нет предела. Впрочем, он принадлежал к той редкой разновидности политиков, которым гнев не туманит рассудка, а напротив, делает их более собранными, более способными к логическому мышлению. Ленин так укладывал на лопатки своих обвинителей, что тем не оставалось ничего другого, как «судить» его только взглядами.

Зато на следующий день, уже без Ленина, исполкомовское большинство попыталось взять реванш. На повестке дня стоял один из самых больных вопросов: отношение Совета к Временному правительству. Кабинет отклонил требования о выделении десятимиллионного фонда на нужды Совета и отказался от обмена интернированных германских граждан на русских политических эмигрантов. Менее всего озабоченный сутью дела, пекущийся главным образом о собственном престиже, Церетели разыграл крайнее негодование по поводу произвола правительства. Но видно было по всему — в глубине души он благодарен министрам. Петр Ананьевич внес предложение, чтобы впредь переговоры Временного правительства с контактной комиссией Совета проводились бы гласно и протоколировались. Казалось бы, ничего кощунственного, ущемляющего Совет в этом предложении не было. Но как взбеленились «ревнители свободы и народовластия»! Красиков дал им время всласть набушеваться и сказал, что вообще Исполком периодически ставит вопрос об отношении к правительству. Ведь совершенно ясно, что большинству Исполкома по душе поведение «господ министров», которые проводят одну линию с меньшевиками и эсерами. Правые взорвались топотом и свистом.