Евгений Шварц - Статьи и воспоминания

Я в каждой б… души не чаю…

Первая же строчка вызвала в зале что-то невероятное, стучали, кричали, визжали. Альвек поднял руку, подождал, пока установилась тишина, и прочитал:

Я в каждой б… души не чаю…

На девушек было занятно смотреть, они и смутились, и от души веселились: еще бы — такое не каждый день услышишь со сцены. Но когда Альвек в третий раз прочитал ту же строчку, раздались голоса:

— Ребята, у него кроме этого ничего больше нет.

Альвек махнул рукой и сказал:

— Не хотите слушать, не надо. Что вы скажете по существу вопроса? Перейдем к диспуту.

Несколько человек ринулись к сцене, но я опередил других и встал рядом с Альвеком. Был я моложе его, похлипче фигурой, но выше. Суть моего выступления сводилась к следующему — на базаре мелкий воришка, обокрав кого-нибудь, бросается бежать с криком: "Держи вора!" Так вот и Альвек, обкрадывающий память о Хлебникове, чтобы не быть пойманным, истошно кричит: "Нахлебники Хлебникова!"

Альвек, смерив меня презрительным взглядом, заявил:

— Кто еще хочет выступить? А этому недоноску я и отвечать не буду.

Из зала кричали:

— Сенька, дай ему в морду!

На сцену лезли желающие выступить. Я угрожающе шагнул в сторону Альвека. Он бросил в зал оскорбительную реплику, назвал всех "б… — недоносками" и убежал за кулисы. Увы, догнать его не удалось: Альвек удрал на заранее подготовленном извозчике. Не было нигде и Туфановых. Виктор Ивантер выразил сожаление, что Альвека ни разу не стукнули по морде. А один одессит бил себя по голове:

— Как я-то. Я не догадался, что надо занять все выходы, мы бы тогда не дали ему выручку увезти!

Много лет спустя я у букинистов разыскал томик стихов Альвека. Во время войны книжка у меня пропала. В памяти сохранилась только первая строчка:

— Я в каждой б… души не чаю…

Нюра ждала Хармса около лестницы Думы. Он должен был подойти со стороны Дома книги. Хармс был необыкновенно педантичен и точен, если он назначил свидание на какое-то время, то можно было не сомневаться, что с первым ударом Думских курантов он склонится перед вами в изящном поклоне.

Нюра увидела, что толпа расступается, освобождая кому-то дорогу. Это шел Хармс. О том, как экстравагантно, броско и неожиданно одевался Хармс, написано много. Это интересно читать, можно образно представить и мило улыбнуться: "экий чудак-озорник" — короткие брюки, гольфы, английская куртка, белоснежная рубашка и красивый элегантно завязанный галстук. Котелок или кепи и трость, и прикрепленные на цепочке карманные часы размером с блюдце. Хармс всегда останавливался, чтобы взглянуть на циферблат. Гигантских размеров кривая трубка, и при всем этом невозмутимый, непроницаемый взгляд больших голубых глаз. Возвышаясь над окружающими, он не смотрел свысока, нет — он просто никого не замечал.

Хармс подошел к Нюре, улыбнулся, взял девушку под руку и куда-то повел… Нюра не могла поднять глаза, ночувствовала, что Хармс что-то говорит, однако не слышала, да и не могла слышать — ей казалось, что весь Невский, весь Литейный, весь Владимирский сбегаются и смотрят, тычут пальцами. Улюлюкают, не над ними, не над ним. А над ней. Было страшно до ужаса.

— Ну, как? — спросил Хармс.

— Что как? — пролепетала Нюра.

— Стихи.

— Я не слышала.

— Привыкай, Нюра, выше голову, — Хармс согнутым указательным пальцем приподнял ее подбородок. — Нос выше, вот так. Не забывай, что я Визирь Земного шара, а ты — при мне.

Он озорно рассмеялся, подхватил Нюру, завертел и потащил дальше, что-то напевая и размахивая тростью. Вдруг остановился.

— Знаешь, что? Конечно, не знаешь. Я написал пьесу. Ты будешь играть в ней главную роль. Ты — Елизавета Бам.

Вина я чашу подношу

К восторженным губам

И пью за лучшую из всех

Елизавету Бам.

Чьи руки белы и свежи

Ласкают мой жилет…

Елизавета Бам, живи,

Живи сто тысяч лет.

В тот же вечер Нюра познакомилась и с Александром Введенским.

Первый и пока единственный раз спектакль играли 24 января 1928 года в Доме Печати, что на Фонтанке, в программе обэриутов "Три левых часа".

Час первый был поэтическим, обыгрывался лозунг, что "искусство это шкаф", выступали Хармс, Введенский, Заболоцкий, Вагинов, Бехтерев и другие поэты. На сцене стоял обычный платяной шкаф — через шкаф ходили, залезали наверх, сидели, прыгали и т. д. Второй час был отдан пьесе. Постановку "Елизаветы Бам" осуществили Бахтерев, Левин и Хармс. Героиню играла Нюра. Долго репетировали. Очень труден был вычурный, подчас несвязанный текст. В сюжет пьесы то и дело вклинивались посторонние темы, интермедии, не относящиеся, как казалось, к сюжету. На репетициях отрабатывалась динамика действия, а Хармс большое значение придавал выразительности отдельных фраз, в то время, как другие могли быть прочитаны монотонно. Почему именно так, а не иначе, было неясно, и тем труднее проходили репетиции.