Майя Плисецкая - Я, Майя Плисецкая

По весне в театре тоже начали ремонт. И труппа выступала в Зеленом театре Парка культуры Горького. Позже в Голливуде сделали кинобоевик про шпионов всех мастей и народов в этом самом парке Парк прославили. Но к нам — балету — это отношения не имело. Знали бы голливудские сценаристы, что в Зеленом театре Уланова танцевала «Красный мак», я — «Лебединое», наверняка накрутили бы с три короба…

Московские вечера холодные стылые часто моросит дождь. Приходилось незаметно добавлять что-то утепляющее Уланова под свою китайскую шелковую пижамку поддевала шерстяную кофточку. А я пару раз танцевала в двух трико. Поклонники огорчались — никак, растолстела.

Нового я в эти годы сделала немного. Танцевала Зарему в «Бахчисарайском», Вальпургиеву ночь в «Фаусте». Начала репетировать балет «Рубиновые звезды», к постановке которого присту пил Лавровский. Музыку написал Андрей Мелитонович Баланчивадзе — родной брат великого хореографа Джорджа Баланчина, — всю жизнь проживший в Грузии (я уже успела прогуляться по маленькой нью-йоркской улочке вблизи Бродвея, носящей имя американского Баланчина). Сталинский железный занавес развел братьев на десятилетия по двум континентам. Свиделись они только в годы брежневского застоя. Хореограф осуществил себя до конца. А композитор даже с невинным балетом сел на мель.

Сюжет балета был маловразумительный, но вполне угоднический к советскому режиму. Дело происходило на Кавказе. Героиня носила имя Джейран, и ее, естественно, репетировала Еле на Чикваидзе, жена Лавровского. Я числилась во втором составе, но вся работа приходилась на Чикваидзе.

Любовный треугольник, один из соперников — русский, второй — грузин. Фронт, подвиг, героическая гибель, девичья верность, возвращение с победой. Словом, «нерушимая дружба народов», которую провозгласил на века прозорливый Сталин. Сейчас эта дружба расползлась по швам, залита кровью. Но тогда под дулами пулеметов все сидели смирнехонько, подыгрывали монарху в его марксистской антиреалии.

Выстроить действие с заведомой фальшью было трудно. Лавровский, нервничая, без конца менял стержень конфликта: то погибал русский, то грузин, то Джейран намеревалась броситься со скалы, то возвращались целехонькие с фронта оба…

Артистов запутали вконец. Михаил Габович порвал ахилл, в пожарном порядке главную роль поручили другому. Им стал Юрий Жданов.

С грехом пополам дошли до чистового оркестрового прогона с публикой. Фактически генеральная.

Бесшумно, настороженно прибыла многолюдная цековская комиссия.

После запрещения оперы Мурадели «Великая дружба», постановления 1948 года о формалистах в музыке, смрадных жданов-ских речей, гражданских казней Прокофьева, Шостаковича, Хачатуряна, Мясковского комиссия сама была с полными штанами от страха. Опять действие развертывается на Кавказе, опять автор музыки с грузинской фамилией, опять, опять…

Спектакль закрыли. Сочли за благо не доводить дело до премьеры. Но деньжищ ухлопали прорву.

Где же бдительность руководителей? Где были? Дремали?

Был снят директор театра Солодовников (я радовалась, враг повержен) и председатель Комитета по делам искусств Лебедев (это жаль, он вроде благосклонно ко мне относился). Что поделаешь, сыграли вничью, 1:1. Их кресла заняли многоопытные чиновники Анисимов и Беспалов.

История с «Великой дружбой» известна широко. Но публичная порка других спектаклей на сцене Большого осталась у исследователей в тени. А ведь после «Великой дружбы» официоз партии газета «Правда» громила оперы «Богдан Хмельницкий», «От всего сердца» и краем коснувшийся меня балет «Рубиновые звезды». Хотя «Звезды» партийцы душили через подушку, по-тихому.

Я ничего не забыла?..

В мае 1951 года отмечался 175-летний юбилей Большого театра.

В России юбилеи всегда в чести. Направо-налево раздают звания, премии, орденишки, грамоты. Как замаячит какая круглая дата, люди приходят в смятение и беспамятство — не упустить бы шанс свой, урвать, что достанется. Выгрызть. Следующий юбилей подойдет не скоро. Состаришься. Начинаются отчаянные интриги, подсидки, многие руки не ленятся подметные письма писать. Кто прыток — прорвется на прием к важному партийному лицу, грязью зальет всех и всякого. И нашему театральному юбилею предшествовала доносная чехарда.

Балет выдвинул меня на звание «заслуженной артистки». Но комсомольская организация бурно возражала. Политически незрела, мол. Своенравна. Но профсоюзная организация вякнула «за» — ездила по госпиталям, в шефских концертах плясала.