Илья Давыдов - Юность уходит в бой.

Узнали мы и еще одну радостную новость: явился Феликс Курлат. Когда роты отходили от шоссе, он, несмотря на обстрел, вернулся к фугасу и взорвал его. Потом долго блуждал, разыскивая своих. Особенно довольны были друзья Курлата Зевелев и Гудзенко. Еще бы: вернулись друзья ифлийцы. И как вернулись — пробились из окружения!

В Мостках командование бригады получило приказ срочно вернуться в Москву. Столица была под прямой угрозой, [98] и надо было усилить секторы обороны. Наш батальон остался закрывать дорогу.

Роты и отдельные группы бойцов с минами и взрывчаткой разошлись в разные стороны: к Рогачеву, Икше, Яхроме, к каналу Москва — Волга. Вслед за ними, буксуя и надсадно гудя, тяжело поползли машины, груженные тоже минами и взрывчаткой.

Со штабом батальона остались несколько бойцов да я с санитарной машиной. Мы кочевали из деревни в деревню, оставляя возле каждой из них сотни замаскированных мин.

26 ноября передовые части немецко-фашистских войск форсировали канал Москва — Волга и зацепились за его восточный берег. Но вскоре нам показалось, что наступает перелом. Части 1-й ударной армии Кузнецова, просочившись через проходы в минных полях, отбросили врага. Однако 28 ноября немцы ворвались в Рогачево и почти одновременно заняли Яхрому.

Снова мимо нас потянулись войска на восток, снова перед нами оставался только противник. Отступали а наши подразделения, отбиваясь от автоматчиков, заваливая и минируя последние лесные дороги и просеки.

Примостившись у какого-нибудь дерева, радист включал рацию и устало бубнил:

— Как слышишь? Как слышишь?

Но, видно, никто его уже не слышал. Радиосвязь нарушилась. Распоряжения привозили мотоциклисты.

В последний день ноября батальон получил приказ выйти на Ленинградское шоссе, в район Крюкова. Потом его направили к Сходне. Там было много воинских частей, готовившихся к обороне. В районе Сходни получили новый приказ: прибыть в Москву.

...Уставшие солдаты, закончив установку минного поля в районе Химок, медленно шагали по московским улицам, застланным декабрьским снегом. Шли мимо баррикад и ежей, мимо домов с торчавшими из окон пулеметами. Шли занимать свой сектор обороны. [99]

Под казарму второму полку отвели большой дом возле Белорусского вокзала. До войны в нем размещалась Высшая пограничная школа. Здание не отапливалось, и в помещениях было холодно. Свободные от нарядов красноармейцы грелись, толкая друг друга. В роте лейтенанта Грачева временами слышалась музыка. Пулеметчики раздобыли где-то патефон с двумя пластинками и заводили его, как только выдавалась свободная минута.

Много красноармейцев теснилось в фойе полкового клуба возле карты, отображавшей положение на фронтах. На нашем участке, откуда только что пришел батальон, два флажка — красный и белый — были воткнуты рядом. Сходня.

Около карты стоял большой стенд. В его левом верхнем углу бросался в глаза заголовок: «Боевая сводка о действиях подразделений за 3 декабря 1941 года». Но под заголовком осталось пустое место. В ночь на третье мы вернулись в Москву. Зато в правой части стенда пестрели совсем свежие надписи: «Боевой привет отважным фронтовикам!», а ниже — «Берите с них пример!»

Краска еще не просохла, и буквы слегка плыли. В торопливой заметке перечислялись отличившиеся при выполнении заданий, рассказывалось о самоотверженных действиях взрывного отряда, выделенного из состава саперной роты Загородникова. В него входили спортсмены Георгий Мазуров, Евгений и Владимир Щербовы, Константин [100] Башкетов, Юрий Абрамов, Павел Смоленко, Дмитрий Распопов, заслуженный мастер спорта Колчинский... Особенно отличились лейтенанты — саперы Авдеев и Токарев. Упоминалось много бойцов и командиров нашего подразделения. Это была даже не заметка, а простое перечисление фамилий. И все же было приятно. Полк становился сплоченным боевым подразделением.

Вечером, когда мы возвратились в Москву, состоялся митинг. Полк собрался в просторном нетопленом зале. Все пришли в шинелях и с оружием.

Митинг открыл начальник политотдела бригады Лев Александрович Студников. Я видел его впервые, но он показался давно знакомым.

В нем все привлекало, особенно манера держаться и говорить. Его выступление не было речью, оно походило на беседу. Как будто он говорил с каждым бойцом в отдельности. Негромким голосом произносил самые обыкновенные, много раз слышанные слова: «Вы сами знаете», «Не мне вам объяснять»... И казалось, говорили мы сами, а не он. Так он умел выражать свои мысли.