Леонид Филатов - Прямая речь

1990 г.

Чтобы избежать намека на таганскую ситуацию, я в «Сукиных детей» никого с Таганки не пригласил, кроме себя и жены. Потому что мне, как автору, можно не платить. Смету берег. А фильм о том, как актеры забаррикадировались в театре в знак протеста. Утопия такая, как, по-моему, нам всем следовало бы в некоторый момент себя вести.

1990 г.

В кино сейчас довольно печальная картина. Фильмы определяются двумя категориями: «Гениально! Весь мир обсмотрится!» или «за гранью». Мы постепенно забываем понятие «хороший фильм». Картина, прежде всего, должна быть добротно сделана, тогда перестанут жонглировать определением «шедевр».

О, эта русская тусовка — суть причудливого русского характера. О, это полузабытое, исконно российское понятие «богема», где актеры общались, обсуждали, боготворили друг друга. Богемных тусовок у нас сегодня пруд пруди. Помянем в связи с этим русский менталитет, намекнем вскользь: начинается возрождение России. И все же внутреннее чувство подсказывает мне: Россия тут не при чем. В той салонной, блоковской России и говорили не о том, и пили медленнее, и держались достойней.

Ни в чем, безусловно, не виноваты наши конкурсы красоты, ни в чем не хочу винить фестивальные празднества, но опять чудится: идем мы в них не своим путем, идем следом за ними, и не возрождение это, скорее, нечто сродни аляповатому плагиату. Бесспорно, тезис «гуляй, мужик, однова живем» из области российских заповедей, но и достоинство — черта россиян. Предложение «гуляй, однова живем» без достоинства — лозунг уже другой формации. Вот снаряжается с пышностью великой фестивальный корабль — 600 прокатчиков едут за границу. Ничего дурного в этом факте я не вижу, и все же, по-моему, люди интеллектуального труда должны понимать: это не есть норма. Допускаю, что мне, занудно поучающему, возразят: давно у нас не было праздников! И тут же все свалят на Пушкина. Но Пушкин не про это говорил, у него все герои во время чумы находились в совершенно равных условиях. У нас же сегодня не столько «Пир во время чумы» Александра Пушкина, сколько «Большая жратва» Марко Феррери. Одни едят досыта и пьют с криками: «Однова живем, и смерть уже близка», другим, кажется, вскоре совсем нечего будет есть. У умирающих от голода и погибающих от переедания условия разные, не так ли?

Тем не менее как жить — не знаю. Дальше невеселых рассуждений дело не идет. Хотелось бы держаться потише и подостойнее. Чтобы побольше искусства и поменьше шума: кино мы снимаем все больше про свои беды и горести. Они, конечно, надоедают. Вокруг все только и кричат: «Хватит чернухи, светлуху хотим!» Только как ее снимать светлуху, если ты голоден, или, наоборот, наелся до отвала, если ты зол, и в воздухе висит ненависть, и тянет всех разоблачать? А веселиться, конечно, можно. Но тихонечко. Скорее для того, чтобы не падать духом и обязательно с оглядкой на унылый пейзаж за окном, на наше заоконное бытие.

1991 г.

Каким будет кинематограф 2000 года? Безумно сложный вопрос. Десять лет — это колоссальный срок! Это сопряжено со многим. Во-первых, какими будем мы? Не победит ли агрессия? Не победит ли эта чернуха, которая скопилась в атмосфере над нами? Говорят, что дьявольское начало сейчас сильно разгулялось. И многие серьезные люди, в том числе и от науки, ставят это состояние черноты в зависимость от катаклизмов, землетрясений, массовых несчастий. Видимо, когда-то выпущенное нами зло вернулось и повисло над нами же…

1990 г.

«Чтобы помнили» — истории, которые не претендуют на окончательную истину. Это как бы сколок судеб. Почему эти актеры, знаменитые, знавшие вкус славы, умерли в забвении? Почему они так рано ушли из жизни? Ведь никто из них не умер просто от болезни. Водка, одиночество, нищета.

Недавно показали картину «Сорок первый». Чухраю пришло огромное количество писем от зрителей: «Почему не снимается Изольда Извицкая?» И никто не знает, что она уже восемнадцать лет в могиле, что она умерла красивой, молодой, женщиной…

Вот это мы. В нашей сегодняшней жизни. Что же в этом хорошего? Это же путь в никуда.

Я начал делать «Чтобы помнили» не потому что мне нравится разрывать могилы. Исповедовать чужих вдов и выслушивать истории чужой гибели отнюдь не способствует здоровью. Я просто чувствовал: отходит, отсекается огромный пласт жизни. Мы этим дышали, и я не хотел тот воздух отпускать. Сегодня даже имя Шукшина, не говоря уже о Трифонове, мало кому и мало что говорит…