Евгений Бунимович - Девятый класс. Вторая школа

Когда объявили, что в школе будет еще один факультатив — по Пушкину — и вести его будет литературовед со смешной фамилией Непомнящий, это не произвело на нас особого впечатления.

Правда, Пушкин тогда был не просто поэтом, пусть и великим. Бога в стране отменили, советский иконостас вызывал неизбежный рвотный рефлекс, и Пушкин в атеистическом отечестве стал воистину альтернативным божеством (нашим всем). Книги о нем сметали с прилавков, в Михайловское стекались толпы паломников, самодеятельные пушкинисты составляли житие поэта в поминутном режиме, а все нюансы поведения Натальи Николаевны обсуждались шире, чем сегодня скандальные браки-разводы телепопсы.

До нас донеслось, что Непомнящий вроде как тоже в опале, что его не печатают, даже из партии выгнали. Все это, конечно, создавало вокруг нового учителя некий романтический флер. Однако в сравнении с другими нашими учителями подробности биографии Валентина Семеновича казались достаточно вегетарианскими.

Мы собрались в видавшем виды и многих знаменитостей потрепанном актовом зале. Ждали всего и готовы были на все — от лихого панибратства в духе ну-что-брат-пушкин до мемориальной почтительности гражданской панихиды, о которых впоследствии с равной брезгливостью говорил нам на лекциях Непомнящий. Но даже всегда принимаемых на ура, а тогда практически обязательных политических намеков («Зависеть от царя, зависеть от народа…») в его завораживавшей речи не было. Больше пристального чтения «Онегина» запомнился неожиданно взрослый парадоксальный анализ пушкинских сказок, знакомых наизусть с дошкольных времен.

Половина наших девочек и учительниц в той или иной степени была в Непомнящего влюблена. Тут посещаемость была стопроцентной. Наташа им всем искренне сопереживала и старательно сканировала во время лекций, на кого, сколько и как он смотрел.

Мужская часть аудитории обращаться в пушкинианство оказалась не готова, но ходили мы тоже исправно. После одной из лекций я подошел к Валентину Семеновичу и ехидно спросил, почему он постоянно говорит «в этой гениальной строке Пушкина». Разве у поэта не было слабых, проходных строк? И привел, на мой взгляд, вполне убедительные примеры.

Мы охотно общались после окончания занятий, и общение было легким и взаимоироничным, но тут Непомнящий ответил неожиданно серьезно и даже торжественно:

— В этой гениальной строке — потому что это строка гения.

Тут важно не то, согласен ли я с его формулой. Важней, что я запомнил ее дословно, как и религиозную убежденность ответа.

В интернете обнаружился текст недавнего выступления В. С. Непомнящего в Кремле при вручении ему госпремии. Начал читать с некоторой опаской. Столько лет прошло, а вдруг и он туда же, вдруг увижу нечто в духе «Нет, я не льстец, когда царю хвалу свободную слагаю». Вроде как и к месту.

Но нет. Я читал строгие его слова о бедственном положении русской культуры. Непомнящий остался верен себе. А значит — и нам.

Едва ли бы мы все ломанулись еще и на факультатив по древнерусской архитектуре, который вел учитель истории параллельного класса Густав Александрович Богуславский, если бы не намечавшийся чуть не на все летние каникулы грандиозный поход по русскому Северу.

Это было время, когда после долгого забвения заново открывали мир икон и фресок, церквей и монастырей. В этом повальном увлечении интеллигенции взрывоопасно смешались мучительные духовные поиски и гитарно-палаточная романтика турпоходов, диссидентство и мода. Всю весну мы осваивали специальный вокабуляр («поребрики», «кокошники», «закомары», «восьмерики на четвериках») и готовились к походу.

Высокий, жилистый Богуславский (прозвище Гусь) не владел искусством завораживать слушателей, зато он обладал невероятной памятью и уникальной эрудицией. В детстве Густав явно был вундеркиндом, таковым и оставался. К тому времени уже вышли его знаменитая книга очерков «Острова Соловецкие» (первая постгулаговская) и роскошный альбом «Память Севера» с множеством фотографий, которые почему-то убедили родителей в реальности наших планов.

Грандиозный поход требовал грандиозных приготовлений. С преисполненным ответственности Яном (командиром похода) стало невозможно о чем-либо говорить, кроме маршрута, снаряжения и эффективных способов борьбы с комарами. Помимо ночлегов, переходов, переездов, переплывов (предстоял и аварийный перелет, но об этом мы не подозревали), вставал ключевой в условиях советского тотального дефицита вопрос: а что мы будем есть? Через отдельных допущенных к кормушке родителей добывались дефицитные продукты. Часть мы тащили с собой, часть высылали в посылках самим себе в пункты намеченного маршрута.