Евгений Бунимович: Вкратце жизнь

© Е. Бунимович, 2012, 2015

© А. Бондаренко, художественное оформление, макет, 2015

© ООО “Издательство АСТ”, 2015

Издательство CORPUS ®

Издательство благодарит за предоставленные фотографии Евгения Бунимовича и Наталью Зорину, а также Светлану Бодрунову, Игоря Волгина, Александра Ковальджи, Сергея Менделевича, Владимира Мишукова, Михаила Сидлина и Сергея Шугарова.

Все реже совпадаю со временем.

Возникают разрывы, они затягиваются соединительной тканью воспоминаний.

Так появилась сначала книга о школе, где учился, о моих учителях и однокашниках.

Потом собрались вместе рассказы о детстве, семье, родителях, о доме, в котором родился.

В это время Линор Горалик, которая в проекте “Частные лица” коллекционирует размышления поэтов о своей жизни и стихах, записала большое интервью.

Фрагменты его – о годах студенчества, литературных студиях тех лет, о жене и сыне, о начале работы в школе – тоже вошли в книжку.

И еще три истории о друзьях-поэтах.

Так и сложилась эта книга:

Моймаленькийсемейныйприквел

Девятыйкласс. Втораяшкола

Вкратцежизнь

Трирассказапропоэтов

В общем, получилось незатейливо: детство, отрочество, юность. Мои университеты. Вкратце жизнь.

Конечно, хотелось бы и надо бы рассказать еще о многом, о многих.

Да и жизнь продолжается.

Евгений Бунимович

В Сокольниках на катке (пенсионерам – скидка) обнаружилось, что Наташа до сих пор помнит:

– рисунок на своем дошкольном платье для фигурного катания (белый бисер на красном вельвете);

– какая там была застежка (три тугие пуговицы на левом плече);

– как рейтузы подтягивала (велики были).

И это еще не все.

А я мало что помню, почти ничего.

Но вот ведь – вспоминаю.

Моя жизнь, мне и говорить.

Не получается у меня спокойно пройти мимо канцелярского магазина. Люблю не могу всяческие блокноты, тетрадки, ежедневники, просто пачки бумаги…

Это от деда. Дед Исаак был писчебумажником от Бога и любимую им бумагу верже мог отличить по запаху, на ощупь, на вкус и даже на слух – по шуршанию.

Может, и стихи мои не потому, что пальцы просятся к перу, а потому, что перо – к бумаге.

С парадного фотопортрета в картонной рамке с золотым тиснением на нас глядит холодноватым взором записной франт. По крайней мере, так мне казалось в эпоху советского ширпотреба. На самом деле просто прилично одетый дореволюционный господин. Менеджер среднего звена.

Деда арестовали в Киеве, обвинили в троцкизме – по доносу его собственного секретаря, гарного парубка с комсомольским лицом.

Парубок тут же был назначен на место деда, хотя бумагу верже едва ли отличал от туалетной, тогда как дед едва ли отличал Ленина от Троцкого, а левую оппозицию от правого уклона.

Нрава дед был крутого. Во время погромов организовывал отряды самообороны. Когда следователь в очередной раз начал приставать к нему с этим неведомым троцкизмом, дед запустил в него чернильницей.

Понятно, чем бы закончилась эта печальная история, если б в мутном потоке тогдашних доносов не подоспел еще один. На сей раз – от бдительных односельчан упомянутого парубка.

Из нового доноса, теперь уже не на деда, а на его секретаря, следовало, что киевский комсомолец-разоблачитель сам являлся врагом народа, сыном кулака.

Несчастный парень сбежал из дома, когда взяли его отца и всю семью, и теперь старался как мог выслужиться перед новыми властями. Вот и заложил деда.

Это были еще не тотально расстрельные тридцатые. И деда – согласно тогдашней абсурдистской революционной логике – выпустили. Несмотря как на призрачный троцкизм, так и на вполне реальную чернильницу.

После чего дед уже никогда никаких иллюзий по поводу происходящего вокруг не питал.

В тот же день он запер на замок киевскую квартиру на задворках Крещатика, в глубине двора меж Фундуклеевской и Прорезной, и переехал с семьей от греха подальше в Москву, чтобы бесследно раствориться в еще более крупном и суматошном людском муравейнике.

В Москве дед уже никак не светился, был мелким клерком, скромным совслужащим, и про бумагу верже я узнал в свое время вовсе не от него, а из известных мандельштамовских строк.