Александр Бондаренко - Денис Давыдов

Урядник сорганизовал казаков, Давыдов — гусар и улан, которых в сторожевой цепи было по взводу, и все они дружно ударили на фланкеров.

Кавалерийский бой по своей природе стремителен и скоротечен, он длится лишь несколько минут. Сближаясь, всадники разряжают в противника оба своих пистолета, засовывают их обратно в седельные кобуры, ольстры, ибо на скаку перезарядить невозможно, и, обнажив сабли, врубаются в неприятельский строй, чтобы обменяться несколькими ударами — никакого фехтования быть не может, — а затем либо гонят врага, либо отступают сами…

Русские навалились на французов — и Денис впервые увидел, как сталь пластает человеческое тело. Он сам несколько раз рубанул и сам защитился от двух или трех сабельных ударов. Затем французы вдруг повернули вспять, а разгоряченные победой русские кавалеристы рванули за ними — туда, откуда надвигались главные силы неприятельской армии, от которых на помощь сбитым фланкерам спешил драгунский эскадрон. Заметив это, казаки, гусары и уланы повернули к лесу, но оказалось, что егеря, на которых рассчитывал Давыдов, уже ушли, выполняя им же переданный приказ. Блистательный план рухнул!

Драгуны атаковали, последовала новая схватка, и вот уже потрепанный русский отряд, понесший потери, поскакал прочь от превосходящего противника. Преследовать их драгуны не стали, французская армия все так же продолжала свое мерное движение вперед. Сбить неприятельский авангард оказалось гораздо сложнее, нежели это представлялось Денису.

Расстроенный второй неудачей за день, Давыдов поехал прочь, как вдруг заметил разъезд французских конно-егерей, устремившихся ему наперерез. Хлопнуло несколько выстрелов, один из них ранил лошадь Дениса, и она резко замедлила ход, так что француз успел даже ухватить гусара за шинель — но пуговица, на которую та была застегнута, оборвалась, и шинель стала трофеем неприятеля {55} 55 Про шинель пишет сам Давыдов, но, очевидно, это был гусарский плащ, застегнутый на одну пуговицу у ворота, каковые в те времена были у гусар вместо шинелей. . Тут лошадь упала, но в этот момент появились казаки — и Давыдов был спасен. Ему даже дали коня из-под убитого гусара, так что вскоре он возвратился к князю Багратиону, изрядно обеспокоенному судьбой своего исчезнувшего адъютанта.

Далее все завершилось более чем благополучно. Мало того что взамен утраченной шинели князь Петр Иванович отдал Давыдову свою кавказскую бурку — не в ней ли изображен он на лубочных картинках времен Отечественной войны? — Багратион еще и представил Дениса к награде.

По счастью, государь не таил на Давыдова зла — или опять Нарышкина словечко замолвила, а может, благодаря заботе князя Багратиона, в ту пору еще близкого ко двору, — и в апреле того же 1807 года он получил рескрипт о награждении его орденом Святого Владимира 4-й степени. В рескрипте заслуги Дениса расписаны были весьма красочно: «…вы посланы были с приказанием под картечными выстрелами, убита под вами лошадь и захвачены вы были в плен, но отбиты казаками…» [111] Жерве В. В. Указ. соч. С. 14.

Снова приходит сравнение с опальным поэтом Лермонтовым, которого Николай I несколько раз вычеркивал из списков награжденных за реальные дела.

А вот Денису повезло — другое царствование, и уже после первого боя он стал владимирским кавалером…

Так чем же было вызвано его лихорадочное стремление сразу ввязаться в бой, тут же совершить немыслимый подвиг? Горячей страстностью и азартом его натуры? Желанием сравняться с «пропахшими жженым порохом» однополчанами? Не без того. Но есть, пожалуй, и еще один момент: соответствие личности автора и его «лирического героя». Вся армия знала стихи Давыдова:

Мог ли их автор быть не то чтобы трусом — о том и речи не идет, но человеком, скажем так, заурядной, обычной храбрости? Нет! Без всякого сомнения, это должен быть герой из ряда вон — даже среди отчаянных гусар. Потому Давыдов должен был произвести впечатление не только на своих товарищей-гвардейцев, героев Аустерлица, но и сделать так, чтобы его боевая слава дошла до недавних сослуживцев-белорусцев, чтобы она, как и его стихи, гремела по всей армии. Пожалуй, впервые так получалось, что лирический герой стал управлять автором — впоследствии подобное будет происходить не раз, история литературы сохранила немало тому примеров…