Нина Воронель - Моя книжная полка. Мои собратья по перу.

Казалось бы, все складывается хорошо - свидание Амиру назначают с поразительной скоростью, в тот же день. И только войдя в роскошный дворец палача, он с ужасом понимает причину этой поспешности – сняв темные очки, его встречает раздобревший и самодовольный старинный знакомый, кошмар его детства - Ассеф. Сейчас он расплатится с Амиром за прошлое – только сначала немного поиграет, как кошка с мышкой.

Он велит привести к нему Зораба – грациозный мальчик с нежным личиком китайского божка послушно танцует под звуки старого граммофона. Амир говорит мальчику, что приехал его забрать от Ассефа, и мальчик верит ему – его покойный отец много рассказывал о своем далеком друге детства.

«А теперь, - говорит Ассеф Амиру, - я тебя убью. Медленно, как когда-то собирался, кастетом. Потом твой грязный труп выбросят собакам, и никто не поинтересуется, куда ты пропал».

Ассеф приближается к Амиру и начинает методично колотить его тяжелым кулаком, на три пальца которого надет зубчатый кастет. Амир пытается сопротивляться, но бесполезно – могучий великан Ассеф с легкостью отбивает его беспомощные атаки. Хрустят сломанные ребра, трескается сломанная челюсть, и вдруг раздается тихий детский голос:

«Отпусти его, Ассеф-ага, а не то я выбью тебе глаз!».

Ошеломленный Амир оборачивается и видит знакомую с детства картину – маленький мальчик с нежным личиком китайского божка целится в гиганта из рогатки, заправленной бронзовым биллиардным шаром. (Кого он напоминает – уж не юного ли Давида с пращей, которая на иврите называется «ругаткой»?) Ассеф, презрительно смеясь, наносит Амиру еще один сокрушительный удар, и в ту же секунду валится на пол с диким воплем боли, из его выбитого глаза хлещет на ковер струя крови.

Воспользовавшись суматохой, Амир удирает вместе с Зорабом, и дальше идет другая история, не менее драматическая, но выходящая за рамки моего рассмотрения. А я возвращаюсь к маленькому хазарскому мальчику с его дважды повторяющейся рогаткой-«ругаткой», нацеленной во вражий глаз. В конце концов, мальчик этот оказывается младшим братом Амира, и весь мучительный комплекс вины, терзающий душу Амира, приобретает весьма своеобразный характер.

Вдруг становится ясно, зачем переводчику понадобилось назвать хазар «хазарейцами». И почему садиста Ассефа автору понадобилось снабдить матерью-немкой, голубыми глазами и любимой книгой «Майн Кампф». Сквозь изысканный узор сюжета начинает проступать хорошо задуманная и виртуозно выполненная аллегория. Особенно понятна она нам, людям Библии, полжизни прожившим в России, откуда вещий Олег сбирался «отмстить неразумным хазарам».

Правда, сегодняшние историки бросают зловещую тень недоверия на весь исторический фон «Песни о вещем Олеге», но Пушкин интриг сегодняшних историков не провидел и написал о хазарах то, что в его время было на слуху.

Зато реальные талибы ни энциклопедию, ни Пушкина, ни даже Дмитрия Быкова не читавшие, суть дела поняли правильно – вышли в поход на Хазаристан и вырезали всех хазар подчистую. И хоть это подробно рассказано в романе Хоссейни, причем рассказано на фоне немца-садиста и хазарского мальчика с рогаткой, все же об истинной символике романа никто не догадался.

Я пересмотрела массу критических статей, обсуждавших роман Халеда Хоссейни в американских и английских газетах. Многие рецензенты почувствовали скрытую значительность авторского замысла, но ни один не смог ткнуть пальцем в ее истинную сущность. Какой-то фантазер даже придумал неубедительную аллегорию, будто битва воздушных змеев в небе над Кабулом символически изображает современную историю Афганистана, которым манипулируют беспардонные водители змеев. Однако этот анализ ничего не добавил к пониманию замысла автора. То ли англоязычные критики никогда не слышали о хазарах, то ли они плохо помнили библейскую легенду о гиганте Голиафе и малютке Давиде с «Ругаткой», - вполне возможно, что современным критикам все эти знания ни к чему. Но писатель – другое дело: создается впечатление, что автор романа «Догоняющий змея» хорошо знал и то, и другое. И в завуалированной, но все же прозрачной форме написал потрясающий документ – покаяние мусульманина перед своим младшим еврейским братом.

А кто он, собственно такой, этот Дон Жуан?

В прошлые века это было ясней ясного: в те времена Дон Жуан был признан великим обольстителем. Или еще лучше – бесстыдным соблазнителем. Или и тем, и другим в одной упаковке – и обольстителем, и соблазнителем.