Сергей Марков - Михаил Ульянов

Помню «тлетворный дух капитализма» («Chanel», «Marlboro», aircondition ), пахнувший из недр белоснежного лайнера «Белоруссия» и погрузивший в лёгкую прострацию. Помню воздушных змеев, которых запускали в небо мальчишки, с криками носившиеся по бетонному волнорезу. Змеи были яркие, разномастные, разновеликие. Выделялся один, похожий на орла с мощным клювом и широченным размахом крыльев. Наш теплоход повернулся на 90 градусов и лёг на курс, оставляя за собой изумрудно-золотистый бурлящий шлейф.

А змей всё парил и взвивался, подхватываемый порывами ветра, восходящими потоками. И мнилось, что он сорвался, вырвался. Что он свободен в полёте. Его ничто не сдерживает. Он так и будет парить над легендарной лестницей, Одессой, надо всем морем и миром. Будет взлетать всё выше и выше в пронзительную синеву. Казалось, он сам ощущает себя совершенно свободным. Но вдруг, когда глазам уже стало больно глядеть против солнца, змей дёрнулся, будто осадили, — и замер. И неумолимо пошёл на снижение. Подчиняясь воле какого-то мальчишки.

Вскоре Одесса скрылась за горизонтом. А недостойный автор этих строк, снова и снова перечитывая от первой до последней буквы Программу дня (Daily program, Programme du jour), всё не мог поверить в реальность происходящего: 20.30 — ужин (рестораны «Минск» и «Брест»), 21.00 — отход судна из п. Одесса на п. Пирей (Греция). Расстояние между портами 695 миль = 1287 км. 22.00–04.00 — приглашает ночной бар «Орион»: коктейль дня «Одесса», сэндвичи — 8,5 фр. франка, 1,20 долл. США, диско-музыка… Он, документы коего на выезд в капстраны уже десяток раз без комментариев безвозвратно и, соответственно, «безвыездно» тонули в каких-то таинственных недрах: то ли за пьяную антисоветчину в компании, то ли за студенческие блудни с француженкой, доминиканкой и «разными прочими шведками». И теперь он воочию увидит Афины, Геную, Неаполь, Марсель?! Да быть того не может!

«…Что-то у тебя там не то», — за месяц до описываемых событий как-то за ужином сказал тесть, наслаждаясь, подобно японцу, видом дымящихся перед ним на тарелке пельменей. «Не то, — согласился я, но лишь на третьем пельмене осознал всем холодеющим существом своим, что теперь уже точно не видать мне „колыбели цивилизации“ как своих ушей. Теперь уж — если говорит депутат, член ЦК — полный трындец. — А где — там?» — «Вопрос интересный. — Ульянов неохотно оторвался от пельменей и остановил на мне свой „фирменный“ взгляд, вызывающий желание спрятаться под стол. — Там. — Он поднял стальные глаза к кухонному абажуру. — Я был на Старой площади». — «В ЦК КПСС?» — глупо уточнил я. «В ЦК. Или в КГБ». — Тесть пожал массивными председательскими плечами. Пауза длилась дольше, чем в спектаклях Театра имени Вахтангова. Забили антикварные часы: сперва напольные в гостиной густым простуженным басом, затем настенные и стоявшие на антикварных буфетах, комодах, консолях. «Дальше — тишина, — драматически молвил про себя я, глядя в тарелку на остывший обмякший пельмень. — Как своих ушей…» «Так вот завтра ступай, Миша, и узнай, в чём там дело у твоего зятя!» — с дуршлагом в цепкой жилистой руке развернулась от мойки тёща, Алла Петровна, будто дунув на совсем уж было погасший уголёк моей надежды. «Ладно, схожу», — снова пожал плечами Михаил Александрович. А я вообразил, как большой начальник в большом кабинете большого дома рассказывает ему, отцу моей законной жены, о моих давних мелких шкодливых похождениях, — и едва сам не отказался от круиза.

Прошло время, и я понял нелепость тревоги: до моих ли похождений было на Старой площади после Чернобыля, когда начинали уже сбываться провидения апостола Иоанна, два тысячелетия тому назад создавшего на Патмосе Апокалипсис?..

«Третий Ангел вострубил, и упала с неба большая звезда, горящая подобно светильнику, и пала на третью часть рек и на источники вод. Имя сей звезде „полынь“; и третья часть вод сделалась полынью, и многие из людей умерли от вод, потому что они стали горьки».

…В июне 1989 года мы с Еленой отправимся к моим университетским друзьям в Центральную Швецию, где прежде всего был зафиксирован выброс с Чернобыльской АЭС. Друзья-землевладельцы сообщат, что треть всего их водного пространства, озёр, прудов, речушек, родников — не пригодна после аварии в Чернобыле для рыбной ловли, купания и вообще использования человеком, а с земли необходимо было снимать чуть ли не метровый плодородный слой. Лицо Михаила Александровича, выслушавшего наш рассказ, станет каким-то пергаментно-безжизненным. «Умеем же всё вокруг испакостить!» — процедит он сквозь зубы.