Александр Боханов - Борис Годунов

В первом действии, в указанном диалоге двух родовитых исторических персонажей, Пушкин сумел диагностировать страшную болезнь средневековой Руси: патологическое самомнение, родовую гордыню «званых и именитых», тех, кто близко стоял к кормилу власти, а порой ею и распоряжался, но кто думал только о своих «исторических правах» и готов был тешить фамильную спесь любыми способами, даже если они не только не отвечали нуждам государства, но им и противоречили. Годунов «не ровня нам», и «мы имели право наследовать Фёодору» — вот резюме той беседы, которая имела место в драме Пушкина между Воротынским и Шуйским.

Это был сильнейший импульс, формировавший неприятие Годунова ещё до того, как он занял престол. Пушкин очень точно передал настроения родовитого боярства, которое устами Шуйского выразило бытующие в этой среде намерения: «Когда Борис хитрить не перестанет, давай народ искусно волновать, пускай они оставят Годунова...»

Воспрепятствовать восшествию на престол Бориса они никак не могли: в тот момент он был первым среди прочих, шурин благочестивого, христолюбивого Царя Фёдора, его знали и ценили те, кто не имел «родословия от Рюрика», или, как выразился Шуйский у Пушкина, «Рюриковой крови». Именитые же затаились и решили начать ту интригу против Бориса, которая обернулась в конечном итоге преступлением против Родины. Они начали исподволь распространять слухи и слушки, которые должны были дискредитировать Бориса Годунова. Никто из историков не установил «исходный рубеж» начала этой противогосударственной деятельности, а Пушкин назвал точную дату: 20 февраля 1598 года^^, день согласия Бориса Годунова принять монарший венец. Думается, что он был прав, хотя, конечно же, никто с фактурной точки зрения ни подтвердить, ни опровергнуть этого не сможет. Пушкин был великим художником, а законы художественного творчества и исторического исследования не есть одно и то же.

Когда толпы народа во главе с Патриархом со слезами на глазах молили, рыдали и умоляли принять престол и Борис Годунов согласился, то прочие «природные » вельможи не могли не испытать досады. Почему он, а не я? Почему ему такие почести, почему ему поют осанну, славословят, хотя «мой род» именитее, а мы теперь должны служить этому «татарину»? Думается, что именно эта уязвлённая гордыня и родила, как сейчас бы сказали, «грандиозный проект», название которого «Лжедмитрий». Не имея шансов одолеть Годунова в честном противостоянии, они прибегли к недопустимым средствам, которые вызвали последующие отречения и клятвопреступления.

Всё остальное — роль польских магнатов, монахов-иезуитов и покровительство римских пап — только политические и общеисторические «виньетки», декоративный антураж. Корень же всей этой преступной эскапады находился в России, и А. С. Пушкин точно это почувствовал и выразил. Много позже известный историк С. М. Соловьев (1820–1879), вооружённый мощным эмпирическим знанием, заключал, что на пути к престолу родовое боярство встретило крепкого противника — Бориса Годунова, для которого надо было изыскать такое «орудие, которое было бы так могущественно, чтобы свернуть Годунова, и в то же время так ничтожно, что после легко было бы от него отделаться и очистить престол для ceбя»^^ Таковым «орудием» и стал Лжедмитрий. Пушкин гениально предчувствовал и поэтически выражал ту подоплеку событий, которую Соловьев диагностировал «сухим слогом» историка...

Фактически все эти слуги, служки и восхвалители «чудом спасавшегося Царевича Димитрия» бросили вызов Богу, так как отвергли все нормы и каноны не только государствоустроения, но и Церкви. И в числе главных отступников находился «именитый Рюрикович» — князь Василий Иванович Шуйский, которого Пушкин в своей драме устами князя Воротынского называет «лукавым царедворцем».

Может показаться странным, но в трагедии Пушкина нет главного героя, проходящего через весь сюжет. Общее количество действующих лиц превышает восемь десятков, но это многолюдье совершенно не умаляет остроты и выразительности драматического произведения. Самому Борису Годунову уделено не такое уж значительное внимание, как может показаться: он появляется только в шести сценах из двадцати трех. Его антипод Лжедмитрий фигурирует чаще: в девяти картинах.

Наличествуют только два героя, которые проходят так или иначе, зримо или незримо, через всё сочинение: это образ убиенного Царевича Димитрия и один неперсонифицированный герой, которого Пушкин обозначает как «народ», напрямую выступающий в шести сценах. Как очень удачно выразился в своё время философ, критик и известный славянофил И. В. Киреевский (1806–1656),главным «предметом трагедии» является не лицо, но «целое время, век»^*.