Иван Дроздов - Разведенные мосты

Думал о себе ещё и так: вот уж и на пенсию вышел, все зрелые годы позади, и по доброй воле согласился прийти на экзамен, где экзаменовать меня будут такие серьёзные люди, в том числе и митрополит Иоанн, которого сам же признаю за отца Отечества и первого заступника русского народа.

Мне стало жарко от одной только мысли, что вот сейчас начнётся обсуждение и этот великий святой человек тихим голосом произнесёт простые и в общем-то очень верные слова: «Мы не знаем такого писателя, я думаю, что в наш коллектив мы должны принимать самых достойных». Да скажи он такое — и моё сердце разорвётся от обиды и унижения. Зачем же я сюда притащился?..

Подсаживаюсь к Штоколову; он удивлён, видимо, не ожидал тут меня встретить и не очень-то хорошо понимает, почему я сюда заявился. Мне, между тем, тоже не очень понятно, почему это такие близкие друзья, какими я считал Углова и Штоколова, как бы скрывали от меня факт своего членства в Славянской академии. Является скользкая, как червяк, догадка, что не хотели возбуждать моего желания и самому стать членом этого уважаемого коллектива — тогда бы от них потребовалась рекомендация, а затем череда обсуждений, в ходе которых кто-то стал бы доказывать, что я не тот писатель, который достоин звания члена академии, а они бы вынуждены были доказывать обратное, и так далее, и так далее. Словом, мне было неприятно, и я хотя и подсел к Штоколову, с которым знаком уже тридцать лет, но говорить с ним не хотелось, и я сидел молча, оглядывая и изучая лица присутствующих. Борис Тимофеевич тоже меня ни о чём не спрашивал, и я этому был рад.

Заседание вёл профессор Искаков, возле него справа сидел Фёдор Григорьевич Углов. На нём был серый костюм со значком лауреата Ленинской премии на лацкане пиджака, слева от председателя, несколько отстранясь, в удобном кресле важно расположился в золочёном одеянии владыка Иоанн. Искаков коротко и чётко доложил о состоянии дел в академии, выразил надежду, что скоро её Северо-западное отделение станет важнейшим подразделением нашего почтенного заведения и займёт подобающее место в духовном мире России.

Заметил, как члены собрания внимательно слушают президента и как он, воодушевляясь всё более, говорит о том, что же случилось с нашей страной, почему на куски развалилась империя, которую наши предки строили не одно тысячелетие. Речь его, острая, как нож, не щадит сынов Израиля, взорвавших мину под нашей державой, называл конкретных виновников, делал смелые предсказания о каре, которая ждёт предателей и разрушителей.

Меня речь президента завораживала, я понимал, что перед нами смелый боец, и невольно проникался к нему уважением.

Рядом со мной сидели муж и жена; я понял это по тому, как женщина шептала мужу: «Ты не беспокойся, всё будет хорошо, твою кандидатуру поддерживает Десятников, а он у них главный авторитет по линии искусства».

Штоколов наклоняется ко мне, говорит:

— Художник Сорокин. Волнуется. Его будут принимать в академию.

Я посмотрел на лицо художника: оно было бледным, руки его дрожали, и супруга держала их, успокаивала.

Я вновь задумался о себе, о том, что сейчас и меня поставят на обсуждение.

Президент объявляет: «Приступаем к приёму новых членов». Зачитывает рекомендации на художника Геннадия Максимовича Сорокина. Слово берёт Десятников. Коротко, но объёмно характеризует творчество художника, перечисляет выставки его картин у нас в стране и за рубежом. И предлагает избрать Сорокина членом-корреспондентом.

Возражений нет, Сорокина избирают единогласно.

Президент смотрит в мою сторону, и я чувствую, как сжимается моё сердце, жаром занимается голова. Много в своей жизни я сдал экзаменов, закончил два военных училища, военную академию, Литературный институт, но, кажется, нигде я так не волновался, нигде не испытывал такого состояния, о котором можно сказать, что именно здесь решалась судьба всей моей жизни.

Не стану живописать подробности моего избрания по той же квоте — члена-корреспондента, дабы не впасть в соблазн говорить комплименты в собственный адрес. Профессор Искаков и Владимир Александрович дали мне лестную характеристику, их поддержал Углов, сказал хорошие слова в мой адрес и Борис Штоколов, но все другие молчали, из чего я сделал вывод, что моих книг они не читали. Может быть, это и к лучшему: у них не было повода возражать против моей кандидатуры, и они, как и в случае с Сорокиным, промолчали, выразив таким образом согласие.