Иван Дроздов - Разведенные мосты

В первый же свободный день рано утром вышел в парк, пошёл далеко, к пруду, на котором стоит дом спортсменов, а там прошёл окрест стадиона, пришёл в церковь Дмитрия Салунского. Людей тут было мало, службы не начинались, — подошёл к иконе Николая Чудотворца, любимого на Руси святого и моего отца небесного. Николай Чудотворец жил далеко от нас, был епископом Мирликийским, но всегда, во все трудные времена истории Руси, каким-то таинственным образом приходил нам на помощь, и мы одерживали победы. И оттого ещё с давних времён полюбил русский народ этого святого, а недавно на берегу Тихого океана, в месте, где символически начинается наша Родина, русские люди каким-то промыслительным образом поставили величественную фигуру этого любимца русского народа, нашего молитвенника перед алтарём Божьим. Я подошёл к иконе и долго стоял перед ликом святого, ничего не просил у него, но, конечно же, мысленно надеялся, что он поможет мне в делах, которые открывались передо мной во всей огромности и, казалось, неодолимости.

На очереди у меня на столе лежал роман «Ледяная купель» — книга, которую носил под сердцем с первых лет моих занятий литературой. Это роман о тридцатых годах, которые железным катком прошлись по земле российской, точно огненным ветром вымели из городов и сёл сотни тысяч людей, порушили очаги, осиротили детей и развеяли их по всему свету. Я и сам в восьмилетнем возрасте, точно птенец, выпал из родимого гнезда, очутился в шумном городе Сталинграде и здесь начал свою жизнь беспризорника. Ох, уж эти тридцатые годы! Буйство людей в кожаных куртках с наганами на ремне, с пылающими ненавистью к русскому народу глазами. Одних раскулачивали и гнали в Сибирь, других сгоняли в лагеря и гноили на нарах, а иных, как вот мою многодетную крестьянскую семью, сдёрнули с места и развеяли по свету.

И если ты писатель, то как же не рассказать об этом?

Писали. И много рассказов, повестей и романов создано об этом времени. Многие я читал, но правды в них не находил. И только придя в газету, а затем и учась в Литературном институте, я понял: все книги писались с петлёй на шее, то есть при жестком контроле редакторов и цензуры.

Когда же я стал работать в издательстве, то тут уж и сам вынужден был контролировать, требовать, следить… А если сказать проще: «держать за хвост правду» и не «пущать» её к читателю. Тут и родилось моё желание написать правду о тридцатых годах.

Сейчас эта «правда» лежала на моём письменном столе, Люша всё время порывалась отнести её в издательство, но я просил подождать, когда я выберу время и ещё «пройдусь», — уж в который раз! — по рукописи. Люша горячилась:

— Сам же говорил, что много раз над ней работал, чистил и вылизывал. Так, может, и хватит. Понесём в издательство. Наконец, я сама историк и кое-что знаю о тридцатых годах; читала твой роман, в нём всё отделано!

Я не уступал. А теперь вот, наконец, выдалось время. Пройдусь по ней.

Приводил в порядок мысли, прыгавшие в голове. Я как раз в это время заканчивал последнюю главу воспоминательного романа «Оккупация», не спеша и тщательно выписывал завершающие эпизоды. Помнил заповедь: конец всему делу венец. А и в самом деле: в создании литературного произведения, как, впрочем, и всякого произведения искусства, есть такие «кирпичики», которые нужно выкладывать с особым тщанием. Это, как я думаю, заголовок, начало и конец. Стоит пренебречь одним из этих «кирпичиков» и положить его как-нибудь, а то и совсем косо-криво, и дело будет загублено. Недаром серьёзные литераторы так мучительно ищут заголовок. И говорят при этом: «Заголовок — это полкниги. А то и вся книга». Представьте себе: лежит на магазинной полке книга, а на обложке заголовок: «Путь к успеху» или «Хорошие люди», кто же купит такую книгу? Да если под таким заголовком таится текст пушкинской поэмы, книга и тогда будет пылиться на полке. Так же важны начало и конец.

Могут сказать: одну книгу делаю, а тут и другая на уме. Да, такое бывает, когда работают сразу над двумя книгами. Если уж залезли в голову персонажи двух романов, они не дают покоя, просятся на свет Божий.

Гуляя по парку, подходил к столикам, где пенсионеры играли в домино. Всматривался в лица, старался понять, что же это за люди, которые с упоением отдаются глупой игре, с гиком и кряканьем стучат костяшками по столу. Да нет же, конечно, никакие они не глупые, а, наоборот даже, пожилые, а значит, и опытные, и мудрые, прошедшие большой жизненный путь люди, а вот, поди ж ты, стучат, крякают, стараются изо всех сил обыграть один другого.