Иван Дроздов - Разведенные мосты

Искусствовед. По глубине и силе, по яркости и ярости статей об искусстве — это нынешний Стасов. А может, и того больше.

Тридцать лет возглавлял кафедру чистой математики в Ленинградском университете. Автор двухтомного труда по истории казачества. Член Союза художников СССР. Поэт, секретарь Союза писателей России.

И такие бывают на свете люди!

Учёный лесовод. И к тому же поэт, автор двенадцати поэтических сборников. Его стихи — это горячая летопись наших дней. В них мужество откровений и — поэзия.

Чернявый. Вид молодой, здоровый. Приятен, чем-то и симпатичен. И если вы с ним здороваетесь, слегка кивает головой, улыбается. Если прощаетесь — также ничего вам не скажет, но — приятно улыбается. Речей на собраниях не говорит и даже реплик не подаёт. И, кажется, никто не слышал, что у него за голос. И всегда спокоен. И если бы к нам на собрание пришли два «искусствоведа в штатском» и надели бы на меня наручники, и повели к «воронку», он бы, кажется, и глазом не моргнул, а смотрел бы мне вослед, согласно кивал головой и улыбался.

Биолог. Работает в области лактации. Говорят, его лаборатория достигла высоких результатов. Приятно, что в компании нашей есть и такой вот человек.

Их у нас немного, и я не хотел о них писать; не потому, что не хотел, а потому, что экран компьютера гаснет, как только я подступаюсь к этой неподъёмной для меня теме. О наших женщинах нужно писать по принципу «или всё, или ничего». Но если всё, это значит, о каждой писать повесть или роман, а если несколько строк — чего же в них можно сказать?.. Мой тёзка Гончаров — вон какой гигант в литературе! — а и ему понадобилось написать «Обрыв», роман с кирпич величиной, чтобы изобразить образ женщины. И писал-то он свой роман без малого восемнадцать лет, а у меня и времени-то такого не осталось.

Моя задача осложняется ещё и тем, что все наши женщины красивы, а красивую женщину ещё никому не удавалось написать так, чтобы привередливый читатель, скривив губы в кислую улыбку, не сказал: «Банальный комплимент». Но что же поделать, если я говорю правду, а не комплимент. Ну, возьмём нашу художницу.

Она у нас прекрасна со всех сторон, да к тому же ещё и талантлива. Где только не устраивались выставки её картин! И у нас в городе, и в других городах России, и за границей. И даже в Италии люди восхищались её искусством. Вот она-то умеет создать на своих полотнах образы красивых мужчин и женщин. И виды нашего города она любит писать. И они у неё тоже прекрасны.

Чтобы не утонуть в банальных похвалах, скажу лишь одну фразу: она — сильнейшая из женщин публицист в нашем городе, а может, и во всей России.

Я никогда не был в Пулковской обсерватории, где она работает, но мысленно представляю её стоящей у трубы телескопа и почти каждую ночь открывающую новую звезду. В обсерватории я не был, а на Международном конгрессе астрономов был. И с гордостью за то, что она «наш человек», любовался ею, когда она, стоя на трибуне, делала доклад на английском языке. Досталось от неё и самому Эйнштейну.

Знаменитость! Её знает вся Россия, вся бывшая Российская империя. И полмира её знает. Ведь она сыграла главную женскую роль в фильме «А зори здесь тихие». И еще тридцать ролей русских женщин сыграла она в кинофильмах и на сцене театров. Ныне она еще и политический деятель: избрана депутатом Государственной Думы.

Наша питерская поэтесса. Недавно подарила мне свой последний сборник стихов. Я его прочитал — один раз, и второй. Затем для сравнения почитал стихи Анны Ахматовой. И Боже мой! Какая разница! У нашей Ирэны и мысль, и чувство, и красота слога, у Ахматовой — холод и грубоватость стиля. Анну знают, изучают в школах, об Ирэне критика молчит. И только друзья восхищаются. А не знают её только потому, что она русская, а почти все критики у нас и литературоведы — Коганы. Так сказал Маяковский, а я лишь повторяю. Да, не знают потому, что она русская. Вот уж истину сказал Чехов, которого тоже долго замалчивали: «Таланты сидят в потёмках». А я рад, что наша академия не проглядела Ирэну и пригласила её в свой коллектив.

Вот такие у нас женщины!

Называл бы я и других членов нашего коллектива, да боюсь наскучить таким перечислением. Воспоминательная проза имеет одну большую опасность: впадать в скуку или бахвальство. В своё время я читал военные воспоминания Брежнева. Он во время боёв за Крым служил в политотделе армии в звании полковника; в его обязанности входило выдавать партийные и комсомольские билеты, но из воспоминаний выходило, что его полководческая мудрость и стратегические решения обеспечили нам победу едва ли не на всех участках войны. Что же до читателя, то он требует чего-то такого, что бы хватало за душу, щекотало нервы. Об этом-то как раз обыкновенно и забывают мемуаристы; и не только они, а и многие профессиональные писатели, в том числе именитые, слывшие в своё время большими мастерами, а в наш бурный беспокойный век, когда к тому же у печатного слова появились такие грозные соперники, как радио и телевидение, безнадёжно устарели и потеряли читателя. Я лишь скажу: людей неинтересных нет, но есть люди, кто не видит интересное в человеке, не может оценить в обыденном черты высокого и благородного, не в силах заглянуть в душу и понять её величие. И пусть не обижаются на меня те, о ком я здесь не написал. Велико было мое желание нарисовать портрет каждого члена академии, но сложность задачи такова, что мне пришлось признать свою неспособность её выполнить. Кого ни возьми — фигура так объемна и колоритна, что изображать её не берусь ещё и по причине своей творческой робости, явного недостатка знаний и таланта. Замечу лишь, что общение с этими почтенными деятелями отечественной культуры и науки прибавило мне знаний и понимания сути происходящих в нашей стране, да и во всём мире, событий, помогло написать книги, которые родились у меня здесь в Петербурге и напечатаны в серии «Русский роман». Наконец, и места на моих страницах осталось уже немного; работая над этой моей последней воспоминательной книгой, я изрядно устал, но, слава Богу, впереди засветила черта горизонта, за которым угадывается конец моих записок.