Михаил Бейлин - Не был, не состоял, не привлекался

Женя рассказал, что у них на подлодке был фельдшер, весьма любопытный субъект. Однажды он упросил капитана, чтобы тот разрешил ему посмотреть, как будут топить транспортный корабль, торпедировать в надводном положении. Капитан разрешил. Он стоял на мостике, голова фельдшера торчала из люка у его ног. Капитан голосом скомандовал готовность носового торпедного аппарата, а фельдшер не расслышал и голосом передал про кормовой. Капитан скомандовал: «Огонь!». Торпеда устремилась в открытое море. Капитан в ярости треснул фельдшера по голове башмаком, а фельдшер потом сказал: «Тут я услышал взрыв и увидел пламя».

Война повлияла на характер Жени, он по-прежнему любил юмор, но стал немного грустным. Немудрено, если каждое боевое задание могло закончиться катастрофой. Он рассказал мне любопытную историю. Один подводник напился, набедокурил, был задержан и не попал на свою подлодку, ушедшую на боевое задание. Лодка погибла, а про него говорили: «Молодец! Остался жив».

Другой подводник поскользнулся и сломал ногу. Тоже остался на берегу. Про него говорили: «Хитрый!». Все относительно.

В Риге у Жени была комната в квартире, где жили местные люди. Они относились к нему недружелюбно, придирались, встречаясь на кухне. Женя нашел способ, как добиться уважения. Иногда он выходил на кухню, садился за свой столик и молча, на виду у соседей, чистил свой пистолет.

Прошла молодость, и Женя вернулся в Москву. Дожил до преклонных лет.

Как-то так получилось, что мы лишь изредка переговаривались по телефону. Линии наших жизней не пересекались.

Давным-давно, в школе, я узнал, что в повествовании случаются лирические отступления. Это когда автор вдруг начинает рассказывать про погоду, про пейзаж, оттеняя смысл происходящего, настраивая читателя на нужную волну. Быть может, о лирическом отступлении надо говорить не так, но ведь за семь десятков лет не грех кое-что подзабыть.

Одним словом, первого человека, с которым я подружился почти в младенчестве, звали Абрам. И хотя лирические отступления случаются, когда повествование в разгаре, я себе позволю с него начать.

К большинству имен прилагаются уменьшительные: Николай – Коля, Василий – Вася, Георгий – Гога, а то и Жора, и так далее. С именем Абрам получается затруднение. Называть младенца полным библейским именем не с руки, Абрашкой – грубо, Абрамчиком – имеет оттенок, отмеченной в песне Галича: «Я папаше наливаю двести граммчиков / Анекдотик сообщаю про Абрамчика». В семье его называли, кажется, Абатиком, ласково, а ребята – как могли.

Мы познакомились, когда мне было почти четыре года, ему – почти три, а моей сестренке почти год. Его не то привели за ручку, не то принесли на ручках в нашу квартиру, спустившись на один этаж. Получилось так, что Абрам с моей сестренкой, сидя на коврике, что-то складывал из кубиков. Я наблюдал. Неожиданно сестренка, оказавшаяся позднее очень миролюбивым человеком, взяла кубик и ударила им Абрама в лоб. Он безутешно заплакал, и на этом первая встреча завершилась. Первоначально он вообще любил задавать ревака. Я был старше, и до меня первого дошло, что плакать стыдно. Однажды я спросил его, почему он часто плачет. Он объяснил, что, например, сегодня утром его маленькая сестра отняла у него детский стульчик, вот и заплакал. А позднее он плакать перестал. Наверное, на него повлиял отец. Не плакал даже на похоронах своей мамы, которая умерла из-за неудачной хирургической операции совсем молодой. Абраму было тогда тринадцать лет.

Отец трудности воспитания преодолевал по-своему. Иногда странно. Как-то Абрам рассказал мне, что однажды, когда он хотел пить, отец посоветовал ему налить из графина, что стоял на буфете. Абрам послушался, налил, хлебнул, поперхнулся, потому что это была водка, а не вода. Может быть, поэтому, а может быть, и не поэтому, но Абрам всю жизнь отрицательно относился к алкоголю.

Настала пора поступать в школу, и Абрам пошел в первый класс. Отцу, высококвалифицированному бухгалтеру, удалось убедить школьное начальство немедля перевести сына во второй, и до четвертого класса включительно успехи Абрама в учебе были очень скромными. Однако он старался, трудился, и открылось второе дыхание: с пятого класса и до конца вуза он получал одни пятерки.

В детстве мы много свободного времени проводили вместе. Он гораздо лучше меня ориентировался в московских улицах и переулках и всегда прокладывал курс, так как я в топографии очень туп. Телефонов в наших квартирах не было, но я успешно внедрил перестукивание по паровому отоплению. Когда мы собирались гулять и родители спрашивали, куда идем, а если далеко (например, собрались ехать в Покровское-Стрешнево купаться), то задавали вопрос мне: разрешают ли Абраму? Я авансом говорил «да», а он уже совершенно честно говорил, что мне разрешили. Не помню, чтобы мы когда-нибудь ссорились. Научившись играть в шахматы, я научил и его. Пришла пора школьных турниров, и я играл успешней. Он учился лучше. Однако мы оба не склонны были к зависти и к ссорам тоже. Абрам с малых лет имел выдержку.