Лоран Сексик - Эйнштейн

Теперь нобелевский лауреат казался всем глашатаем, духовным наставником. Частично он принимал на себя эту роль, но не забывал и о миссии, которой его облекли, — научной работе. Недавно созданному институту требовался мозговой центр. Ученый не уклонялся от работы. Он возобновил исследования, прерванные политической бурей.

Он вновь погрузился в выводы, вытекающие из всех его работ с 1905 года. Как обычно, перечитав их, он остался неудовлетворен. Взялся выстроить всё заново. Всё необходимо пересмотреть. Начиная с квантовой теории до специальной и общей теории относительности. Ему не дает покоя единая теория поля и материи. Он знает, что его работы 1929 года не представляют собой научной ценности. С другой стороны, он ставит себе целью найти уравнение, позволяющее связать, объединить электромагнитное и гравитационное поля.

Поэтому каждое утро, хотя и поздновато, надо сказать, он отправляется в институт. Работает с разными помощниками и сотрудниками, направляет их на различные пути, на которых они порой теряются и приходят в отчаяние. Он же никогда не бросает начатое. Отважно устремляется в неведомые научные земли, как будто ему всё еще 20 лет. Несмотря на то, что в конце туннеля часто не брезжит свет.

Луч света, его огонек, который горел для него, иногда трепеща, но чаще ярко сияя, тот, что озарял своим светом его жизнь, вскоре угаснет. Эльза уйдет в другой мир. Сначала ее сразила весть о болезни ее старшей дочери Илзе. Илзе, любимая дочь, хрупкая молодая женщина, неизменно пребывающая в тоске. Илзе осталась в Париже вместе с мужем. В мае 1934-го Илзе позвала мать к своему одру. Убитая горем Эльза села вместе с младшей дочерью Марго на пароход, идущий в Европу. Когда она прибыла в Париж, умирающая дочь лежала дома. Молодую женщину положили в больницу. Главные светила медицины обсуждали ее случай. Случай был безнадежен. Ее погребли на кладбище в Сен-Клу в начале лета.

Эльза так и не оправится от смерти дочери. Она продолжала служить человеку, которому посвятила свою жизнь. Сражалась, пробовала совершить невозможное, чтобы раздобыть для обоих зятьев визу в Америку, куда с каждым годом становилось всё труднее попасть, по мере того как изоляционизм овладевал умами. Осенью 1935-го их переезд в дом 112 на Мерсер-стрит, который наконец-то стал их собственным, согрел ей сердце. Но вскоре сердце не выдержало. Оно еще продолжало биться, но слабее, медленнее.

Альберт сутками находился подле нее. Болезнь то наваливалась всей тяжестью, то давала передышку, и он часами сидел возле ее постели, говорил с ней, смешил ее, иногда удерживал слезы, когда заходил врач. Когда ее состояние улучшилось, ей позволили встать с постели. Она подошла к окну, обвела взглядом парк. Какие красивые деревья, как тут покойно. Хороший они нашли себе дом. Наконец-то у них есть крыша над головой, свой угол, откуда их не выгонят. Им больше нечего бояться. Он улыбается, кивает. Берет ее за руку — такую холодную. Когда светит солнце, он выводит ее на улицу и они вместе идут по аллее. Потом, когда ноги ее больше не держат, разворачиваются и садятся под окном гостиной, долго молчат. Они вместе проехали через столько городов, прошли через столько испытаний. Когда молчание затягивается и делается тяжело, он просит ее рассказать что-нибудь. Чтобы сделать ему приятное, она утрирует свой швабский акцент. Прошли десятки лет, но она сохранила свой мягкий выговор. Он слушает музыку ее слов. Иногда, когда она устает, голос звучит надтреснуто. Стоит ей заговорить, и их окутывает прошлое. Она извлекает оттуда казавшиеся забытыми воспоминания. Такое впечатление, что она — хранительница вековой памяти Эйнштейнов, семейного храма. «Говори еще», — просит он. И как раньше, посмеивается над этим напевным выговором, над ошибками, которые она по-прежнему делает. «Расскажи о нашем прошлом», — говорит он. Она говорит о швабских горах, о его дяде, его тете. «Расскажи о моей матери», — просит он. И она рассказывает ему такие вещи, каких он не знал. В конце концов, она знала его мать еще до его рождения. Ей было три года, а его еще не было на этом свете. Она вспоминает о своей дорогой тетушке. Он целует ей руку. «Расскажи еще». Она признается, что помнит каждый миг их первой встречи, тогда как он не помнит ничего. Ему было десять лет. У него был отсутствующий вид. Мог ли он хотя бы посмотреть на свою кузину? Она говорит, что в тот самый миг, когда родственники приехали к ним в Берлин, она поняла, что судьба еще сведет их вместе.