Михаил Киссель - Джамбаттиста Вико

В этом пункте со всей очевидностью выступает коренное отличие понимания истории Вико от марксистского. Читатель, конечно, удивлен: зачем ломиться в открытую дверь, это и так ясно из всего предшествующего изложения. Но дело в том, что попытки сближения Маркса с Вико предпринимаются снова и снова. В 1976 г. на международной конференции в Нью-Йорке, посвященной 250-летию первого издания «Новой науки», в ряде докладов с позиций так называемой «критической теории» Хоркхеймера, Маркузе и Адорно проводилась мысль о тождестве «поэтической экономики» (хозяйственного строя «героического времени») в понимании Вико и образа будущего коммунистического общества у Маркса (42, 841–842). Это сопоставление явным образом связано с лозунгом Маркузе «от науки к утопии, от Маркса к Фурье» и с мифологизацией социалистических чаяний, о которой нам приходилось уже писать (см. 13, 108–109).

Однако у Вико философия истории имеет еще и другой смысл, несравненно более интересный и глубокий. Философия истории, согласно Вико, есть теоретическое осмысление практики исторического исследования, обоснование предмета исторического познания и самой возможности познания исторического прошлого. В этом отношении Вико действительно не имеет соперников в истории домарксистской мысли, здесь он выше даже Гегеля, в учении которого, безусловно, были предпосылки для создания теории исторического познания, но они остались неразвернутыми, и только в восьмидесятых годах прошлого столетия В. Дильтей в атмосфере второго открытия философии Канта — широкого распространения неокантианства — основал так называемую «критическую философию истории» (см. 12). Если Кант задавался вопросом о том, как возможно «чистое естествознание» (математическая физика), то приверженцы «критической философии истории», следуя по его стопам, обращаются к анализу того, при каких условиях возможна история как наука, является ли история наукой вообще и если является, то каково ее отношение к естествознанию. Для решения этих задач Дильтей нашел готовый методологический инструментарий в гегелевской концепции тождества субъекта и объекта. Факт этого тождества, по Дильтею, обусловливает принципиальное отличие «наук о культуре» от естествознания.

Предмет естествознания — внешняя и чуждая человеку природа, в истории же предмет исследования и субъект исследования один и тот же, с той только разницей, что тот, кто изучает, — это современный человек, а тот, кого изучают, — человек другого, уже исчезнувшего мира. Этот ход мыслей по существу совпадает с тем, что мы уже читали у Вико: достоверность исторического познания гарантирована тем, что тот, кто творит историю, сам о ней и рассказывает. Однако из этой общей предпосылки, против которой при материалистическом ее истолковании не приходится возражать, Вико и Дильтей делают разные методологические выводы. Дильтей противопоставляет «понимание» как специфический метод изучения культуры «объяснению», в котором усматривает суть естественнонаучного подхода к материалу, каков бы он ни был (это могут быть и человеческие действия, и в таком случае попытка «объяснения» означает превращение природы в историю — ход мыслей, который полностью разделял и Кроче). «Понимание», по Дильтею, — это полное слияние мышления историка с внутренней, духовной жизнью своего «предмета». Но этим предметом в таком случае может быть только внутренний мир другого человека. Поэтому Дильтей настаивал на исключительной плодотворности «биографического» метода. «Понять» Юлия Цезаря — значит сделать его мир своим, на все смотреть его очами, забыть себя и перевоплотиться. Задача, достойная исторического романиста. Но Дильтей понимает опасность чрезмерного сближения исторической науки с искусством и обставляет свой тезис рядом оговорок. Историк перевоплощается в предмет своего исследования строго в рамках документальных свидетельств, не имея права на вымысел «внутренне возможного», но документально не подтвержденного. Легко заметить, что рекомендуемый Дильтеем метод страшно сужает предмет исторической науки. В области социально-экономической истории с таким методом вряд ли уйдешь далеко. Непонятно, как можно «вжиться» в систему экономических отношений раннего феодализма и написать их «биографию». То же самое относится к любому социальному институту. Как слиться с ними душою? Ведь у них, кажется, души нет? С другой стороны, даже если сопереживание прошлого и крайне желательно, и в принципе возможно, оно порой технически неосуществимо по причине полного несоответствия внутренней жизни субъекта исследования и его объекта. И Вико эту трудность, встающую на пути сопереживания, хорошо понимал, что явствует, в частности, из следующих слов его: «Теперь нам самой природой закрыт доступ в неукротимое воображение первых людей, сознание которых было совершенно лишено абстрактности… Поэтому… теперь с трудом можно понять (intender) и совершенно нельзя себе представить („вообразить“ — immaginar), как мыслили Первые люди, основавшие Языческую культуру» (7, 1 , 134).