Федор Раскольников - Кронштадт и Питер в 1917 году

Я назвал свою действительную фамилию. Улыбка на лице Данчича сменилась изумлением.

— Вы — Раскольников кронштадтский? — с пытливым любопытством смотря мне прямо в глаза, спросил он.

Я подтвердил, что до ареста работал в Кронштадте.

— А вы по какому делу хотите видеть министра? — снова испытующе спросил Данчич.

— Об этом я сообщу самому министру, — оборвал я нашу некстати затянувшуюся беседу.

Данчич записал меня в очередь и попросил подождать.

С улицы вошел мальчик лет десяти, в неуклюже топорщившейся военной шинели и, обливаясь слезами, всхлипывая навзрыд, стал рассказывать грустную семейную повесть: его отец убит на войне, он сам только что вернулся с фронта и узнал, что его мать умирает в материальной нужде. Он был уже у Керенского, но и там не нашел ни сочувствия, ни помощи. В поисках правды и справедливости он явился теперь к министру юстиции. Данчич хладнокровно отправил его в какое-то другое бюрократическое учреждение, и убитый горем мальчик, размазывая слезы по грязному лицу, с безнадежным видом вышел в коридор.

Прождав около двух часов, я наконец был приглашен в кабинет Малянтовича.

Бывший большевик, когда-то охотно предоставлявший в своей московской адвокатской квартире убежище нелегальным партийным работникам, присяжный поверенный Малянтович, в качестве меньшевика, состоял министром — «социалистом» в правительстве Керенского.

Едва я перешагнул порог солидного, но темного и мрачного кабинета, заставленного по степам шкафами и книжными полками с многотомным сводом законов и толстыми юридическими справочниками, Малянтович вежливо поднялся мне навстречу и протянул руку.

— Чем могу служить? — скорее с адвокатской, чем с министерской манерностью предложил он вопрос.

Я оговорился, что пришел к нему не с просьбой, а только с целью выяснения одного непонятного мне факта: почему задерживается в тюрьме Рошаль, в то время как я на свободе? Указав, что мы оба привлечены по одному общему делу, каковое обстоятельство лишает всяких оснований ставить меня в более привилегированное положение, я особенно подчеркнул, что мои товарищи по руководству демонстрацией, в том числе и Рошаль, просили меня, как военного человека, взять па себя единоличное командование во время шествия в Петрограде, что я и сделал. Поэтому на мне лежит большая ответственность, чем на других товарищах-кронштадтцах, тем более что я состоял еще комендантом дома Кшесинской и в целях его обороны вызывал военную силу, тогда как Рошалю такое обвинение предъявлено быть не может.

Малянтович, уставив на меня живые, много видевшие па своем веку глаза и поглаживая седеющую шевелюру, неторопливо ответил, тщательно взвешивая слова, что на основании наших показаний у Временного правительства создалось убеждение, что я не уклонюсь от суда, тогда как относительно Рошаля — «у нас, — подчеркнул министр, — такой уверенности нет».

Я заявил, что это соображение опровергается фактом добровольной явки тов. Рошаля в «Кресты».

Министр мягким жестом развел руками и снова повторил свою последнюю фразу.

Выяснив, что тов. Рошаль освобожден не будет, и поняв, что он, все время служивший жупелом для буржуазии, должен явиться «козлом отпущения», я счел свою миссию законченной, распрощался с министром юстиции и отправился в Смольный.

В одном из длинных коридоров Смольного а встретился с тов. Л. Б. Каменевым.

— Вот кто поедет вместо меня — Раскольников, стремительно схватывая меня за рукав и широко улыбаясь, проговорил тов. Каменев обступавшим его со всех сторон военным.

Но товарищи, согласившись на предложение, все-таки продолжали настаивать, чтобы кроме меня обязательно приехал и Каменев, так как химикам уже объявлено об его выступлении и даже напечатаны и расклеены афиши. Лев Борисович усиленно пытался освободиться от этой поездки, но представители химиков оставались неумолимы. Делать нечего, Льву Борисовичу пришлось подчиниться.

— Хорошо, — сказал он, — только подождите минуту, мне нужно еще кое с кем переговорить.

Вскоре он возвратился, и, захватив с собой в автомобиль С. Я. Богдатьева, мы поехали в запасный огнеметнохимический батальон.

Приехав на Петербургскую сторону, мы прошли в какой-то большой манеж.

Он был до половины уставлен скамейками, уже занятыми химиками, солдатами соседних полков и рабочей публикой. За недостатком мест многие стояли. Мы взошли на импровизированную эстраду, посреди которой возвышался председательский стол.