Федор Раскольников - Кронштадт и Питер в 1917 году

Тов. Сиверс уже тогда был большевиком. Молодой, немногим старше 20 лет, без усов и без бороды, с ярким чахоточным румянцем на щеках, он значительно лучше Хаустова разбирался в вопросах программы и тактики. Впоследствии он сумел доказать свою преданность партии и революции героическим участием в гражданской войне я своей доблестной смертью в борьбе с белогвардейским казачеством на Южном фронте.

Тов. Сиверс был весь — порыв, устремление. Он говорил нервно и быстро, в волнении захлебываясь словами, путаясь и сбиваясь от нагромождения длинных периодов. В нем торжествовало революционное горение, не мешавшее, однако, ему быть основательнее и всестороннее в своих суждениях, чем его друг Хаустов. Если, например, в тюрьме затевалась какая-нибудь демонстрация, то можно было с уверенностью предсказать, что Хаустов принципиально отдаст свой голос в пользу любого выступления; между тем Сивере решал каждый вопрос в зависимости от обстоятельств.

Внешняя меланхоличная холодность Хаустова прикрывала его революционное нетерпение, в то время как Сиверс, при всей своей внешней и внутренней кипучести, сохранял неприкосновенным живой родник мысли, хладнокровную рассудительность и марксистский учет реального соотношения реальных сил.

Среди солдат Питерского гарнизона, брошенных в тюрьму в послеиюльские дни, выделялись своей революционностью представители 1 пулеметного полка. Из них особенно характерны были Ильинский и Казаков. Вполне сознательный и толковый, работник питерской военки, тов. Ильинский до военной службы был типографским наборщиком и еще в нелегальные времена состоял членом партии. Подлинное пролетарское происхождение сказывалось в его подходе к любому вопросу. Он деловито обсуждал каждое предложение и не торопясь высказывал свое мнение, всегда отличавшееся убедительностью и здравым смыслом. Напротив, тов. Казаков был молодым членом партии, вступившим в паши ряды уже после Февральской революции. Высокий, нескладный парень, он по своему духовному облику был типичным порождением деревни, со всеми свойственными крестьянину безотчетными инстинктивными страхами и легко приходящими паническими настроениями. Происходило ли корниловское выступление, или в тюрьму приезжал для допроса следователь — он всего боялся, отовсюду ждал беды и напасти. Если представитель мелкобуржуазного интеллигентского радикализма — Хаустов — составлял левое крыло, то пулеметчик Казаков, выразитель чаяний мелкобуржуазного крестьянства, в своих суждениях неизменно воплощал наиболее умеренные и осторожные настроения.

Кроме питерских и кронштадтских руководителей июльского выступления и представителей фронта в лице Сиверса и Хаустова в нашей среде находились: видный работник Петергофской организации тов. Жерновецкий, по профессии педагог и старый партиец, солдат Петергофского гарнизона Толкачев и солдат 176 запасного полка тов. Медведев [137], ближайший помощник тов. Левенсона по работе в Красном Селе.

Наконец, флот был представлен, помимо кронштадтцев, еще двумя моряками: Любицким и Канунниковым. Интеллигент Любицкий поступил матросом во флот уже после революции и, не имея никакого понятия о морской службе, числился во 2-м Балтийском экипаже. По своим политическим убеждениям он примыкал к интернационалистам. Молодой, с бритой актерской физиономией, с длинными черными волосами, часто спускавшимися на лоб, обычно нахмуренный и недовольный, он по природе был угрюм и нелюдим. Полной противоположностью являлся матрос с «Республики» тов. Канунников. Веселый, разбитной парень, непосредственный, но не лишенный хитрой смекалки, он неизменно пребывал в состоянии веселого благодушия. Однако тюрьма давила его тяжестью заключения, и он часто вздыхал о свободе. Канунников был арестован на улице около Финляндского вокзала, когда после июльских дней он приехал из Гельсингфорса с кипами большевистской газеты «Волна», для розничной продажи ее в Петербурге. Начавшиеся в ото время гонения против большевиков сделали его жертвой репрессивной кампании, тем более что он и не думал скрывать спою принадлежность к большевикам. Канунников и Любицкий добровольно разносили газеты по камерам, и когда впоследствии в одной из свободных камер для наших потребностей была открыта небольшая лавочка, поставлявшая главным образом консервы, Канунников взял па себя заведование этим подобием кооператива.

Итак, Балтийский флот довольно всесторонне был представлен в тюрьме в виде двух кронштадтцев: Рошаля и меня, большого количества гельсингфорсцев (Антонов-Овсеенко, Дыбенко, Канунников, Устинов и Прошьян) и нескольких петербуржцев (Курков, Любицкий и др.). При таком исключительно полном подборе представителей всех прилегающих к Питеру местных организаций мы в любой момент могли бы созвать в одной из камер «Крестов» хорошую губернскую конференцию, даже с участием делегатов от армии и флота. Из чужеродных элементов следует упомянуть об украинце Степаковском и миллионере Вайнберге. Степаковский, молодой человек буржуазного вида, долгое время жил в Швейцарии, где он принимал участие в издании па французском языке украинского журнала под названием «L’Ukraine». С визой дипломатического представителя Временного правительства он въехал в Россию для того, чтобы на первом пограничном полустанке подвергнуться негостеприимному аресту. Свое задержание он ставил в связь с сепаратистской работой за границей и особенно негодовал по поводу провокационного наложения визы, на деле оказавшейся ордером на арест.