Федор Раскольников - Кронштадт и Питер в 1917 году

Стулья заняты только солдатскими шинелями и гимнастерками: сплошной цвет «хаки». Происходит собрание гарнизонных представителей. Ораторы говорят исключительно в нашем духе. Редко-редко мелькнет на трибуне тень соглашателя, встреченная всеобщим неодобрением. Настроение Питерского гарнизона красноречиво свидетельствует, что он созрел для пролетарской революции и готов постоять за нее.

Третье заседание. Одна из просторных комнат, очевидно прежде служившая квартирой классной дамы или дортуаром [150]для институток. Но сейчас здесь происходит секретное собрание ответственных представителей районов. В зал пропускают под строгим контролем. Позади стола, прислонившись к стене, стоит тов. А. А. Иоффе. Он берет слово и произносит горячую речь. Он занимает позицию на левом фланге и, как сторонник выступления, поддерживает линию ЦК. Тов. Володарский, видимо, колеблется: его точка зрения мне не совсем ясна. Но пламенный темперамент трибуна влечет его влево, в сторону немедленной революционной схватки с душителями революции. Затем берет слово тов. Чудновский, этот героический солдат революции, вскоре после октябрьской победы погибший на красном фронте. Поддерживая свою забинтованную, недавно раненную на войне руку, он садится на край председательского стола и прерывающимся от волнения голосом произносит возбужденную речь. Он сомневается в успехе переворота. Он приводит знакомые доводы. Однако большинство аудитории, видимо, не па его стороне. Еще более правый фланг составляет тов. Д. Б. Рязанов. Он решительно против вооруженного выступления. Наконец, я тоже прошу предоставить мне слово. Высказавшись в пользу свержения Временного правительства, я признаю серьезность препятствий, стоящих на нашем пути. Вкратце сообщив о положении дел в Новгороде и Луге, я указываю, что Лужский Совет настроен контрреволюционно и, в случае занятия Луги войсками Временного правительства, охотно отдаст свое Советское знамя в распоряжение врагов пролетарской революции. Таким образом наши враги приобретут возможность соблазнять массы, используя обаяние и ореол Совета.

После меня говорили другие товарищи; собрание затянулось до поздней ночи.

20 октября ЦК назначил мою лекцию в цирке «Модерн», озаглавив ее: «Перспективы пролетарской революции». Тема предоставила мне полный простор для резкой постановки назревшего вопроса о свержении Временного правительства. Я широко использовал этот удобный случай и, без всяких стеснений критикуя политику Временного правительства, в заключение призвал пролетариат и гарнизон Питера к вооруженному восстанию. Многочисленная толпа рабочих, работниц и солдат, сверху донизу переполнявшая ветхое здание цирка, целиком солидаризировалась со мной.

Во время лекции в цирке «Модерн» 20 октября я сильно простудился и слег в постель. «Поздравляю, революции началась! Зимний дворец взят, и весь Петроград в наших руках», — возвестил мне утром 26 октября один из товарищей, входя в мою комнату. Я тотчас вскочил на ноги, мысленно послал к черту лечение и с чувством физического недомогания, с повышенной температурой, устремился в Смольный. Главный штаб пролетарской революции был многолюден, как никогда. Несмотря на упоение первыми победами, все участники Октябрьского переворота живо чувствовали, что революция еще только начинается и предстоит тяжелая борьба. Керенский бежал на фронт — ясно, что он не успокоится и постарается мобилизовать полки, оторванные от бурного кипения всей остальной революционной России. Наконец, можно было ожидать белогвардейской попытки восстания изнутри.

Поэтому всем революционерам, способным владеть оружием, приходилось готовить патроны. Этими боевыми приготовлениями больше всего и были озабочены толпы рабочих и солдатских представителей, наводнявших Смольный. Весь Смольный был превращен в боевой лагерь. Снаружи, у колоннады, — пушки, стоящие на позициях. Возле них пулеметы. Пулемет внутри, с дулом, направленным в проходную дверь. Почти на каждой площадке все те же «максимы», похожие на игрушечные пушки. И по всем коридорам — не тот ищущий, надоедливый, плетущийся шаг просителей, к которому привыкли стены Смольного, а быстрая, громкая, веселая поступь солдат и рабочих, матросов и агитаторов. Волны революционного прибоя вливались в широкое устье подъезда, дробились по этажам, разбегались направо и налево по огромным прямым коридорам, рассачивались по сотням комнат, чтобы, соединившись с кем-то нужным по телефону, найдя искомую справку, получив инструкцию, связавшись с соседним революционно-боевым участком, опять вернуться в общее русло и, помахивая не высохшим, на лету подписанным мандатом, хлопнув ни на минуту не закрывающейся дверью, перескочив через три ступеньки мраморного крыльца, броситься на верховую лошадь, на подножку перегруженного грузового автомобиля или в бархатное комфортабельное купе закрытого «фиата», готового нести своих случайных, в трепаные шинели и кожаные куртки одетых пассажиров по покрытым жидкою грязью улицам Питера во все концы пролетарской столицы.