Бенедикт Сарнов - Феномен Солженицына

Четверг, 12 декабря 1974

...Они не понимают, не хотят понять, что А. И. – явление мировое, первый русский человек после смерти Толстого, дошедший до сознания десятков миллионов. Что рядом с этим фактом реплика или ещё какие-нибудь писульки, в которых А. И. не сумел обуздать силу?.. А они об этом всерьёз... Смешно думать, что реплика имеет хоть какой-либо вес против величия всего его творчества! Мы все ещё не раз будем страдать от несоответствия эмпирического облика А. И. с его историческим значением, его относительной (неизбежно) публицистики с почти безошибочным художественным творчеством... (Там же. Стр. 138)

Понедельник, 27 января 1975

Совсем поздно вечером – истерический звонок Юры Штейна и о. Кирилла Фотиева: появилась якобы неслыханно гнусная статья С. Рафальского в НРС против А. И. «Он оголённый, его нужно защитить, это ужас, это восстание всех против него, его добьют... нужно... немедленно...» Я «поддаюсь», соглашаюсь... Утром, однако, все это мне кажется крайне преувеличенным. Сам А. И. только и делает, что наносит оскорбления направо и налево... Надо, мне кажется, не столько «защищать» его, сколько ему сказать и говорить правду... Думаю о своём месте или «роли» во всем этом. Нежелание вмешиваться в эмигрантские споры: это раз. Стремление отстаивать только «трансцендентное»: это два. Отвращение от «лагерей», какие бы они ни были: три. Отстаивать то, что я услышал в Солженицыне, в его художественном творчестве. Быть совершенно свободным в отношении его идеологии, которая – это очень важно – мне, прежде всего, несозвучна. (Там же. Стр. 147)

Воскресенье, 16 февраля 1975

Вчера весь день, не отрываясь, читал – и прочёл – «Телёнка». Впечатление очень сильное, ошеломляющее, и даже с оттенком испуга. С одной стороны – эта стихийная сила, целеустремлённость, полнейшая самоотдача, совпадение жизни и мысли, напор – восхищают... Чувствуешь себя ничтожеством, неспособным к тысячной доле такого подвига... С другой же – пугает этот постоянный расчёт, тактика, присутствие очень холодного и – в первый раз так ощущаю – жестокого ума, рассудка, какой-то гениальной «смекалки», какого-то, готов сказать, большевизма наизнанку... Начинаю понимать то, что он мне сказал в последний вечер в Цюрихе, вернее – в горах: «Я – Ленин...» Такие люди действительно побеждают в истории, но незаметно начинает знобить от такого рода победы. Все люди, попадающие в его орбиту, воспринимаются, как пешки одного, страшно напряжённого напора. И это в книге нарастает... Когда на стр. 376 читаю (в связи с самоубийством Воронянской, открывшим шлюзы Архипелага ): «...ни часа, ни даже минуты уныния я не успел испытать в этот раз. Жаль было бедную опрометчивую женщину... Но, достаточно учёный на таких изломах, я в шевелении волос теменных провижу – Божий перст! Это ты! Благодарю за науку!» (что-де приспело время пускать Архипелаг ), мне страшно делается... Чем дальше – тем сильнее это «кто не со мной, тот против меня», нет – не гордыня, не самолюбование, а какое-то упоение «тотальной войной». Кто не наделен таким же волюнтаризмом – того вон с пути, чтобы не болтался под ногами. С презрением. С гневом. С нетерпимостью. Все это – по ту сторону таланта, все это изумительно, гениально, но – как снаряд, после пролета которого лежат и воют от боли жертвы, даже свои... А почему не поступили, как я, как нужно? Вот и весь вопрос, ответ, объяснение. Ещё по отношению к Твардовскому что-то от «милость к падшим призывал». А больше – нет, нет самой этой тональности, для христианства – центральной, основной, ибо без неё борьба со Злом понемногу впитывает в себя зло (с маленькой буквы) и злобу, для души столь же гибельные. Только расчёт, прицел и пали! Книга эта, конечно, будет иметь огромный успех, прежде всего – своей потрясающей интересностью. Мне же после неё ещё страшнее за него: где же подлинный С.: в «первичной» литературе или вот в этой – «вторичной», и какая к какой ключ? Или же все это от непомерности Зла, с которым он борется и которое действительно захлестывает мир? Но и тогда – оправдывает ли она, эта непомерность, хоть малейшую сдачу ей в тональности? Что нужно, чтобы убить Ленина? Неужели же «ленинство»? Сегодня за Литургией, но ещё весь набитый этим двенадцатичасовым чтением, проверял все это. И вот чувствую: какая-то часть души говорит «да», а другая, ещё более глубокая, некое «нет». Слишком и сама эта книга – расчёт, шахматный ход, удар и даже – сведение счетов, чтобы быть до конца великой... (Там же. Стр. 151)