Константин Сергеев - Лунин атакует Тирпиц

За такой тост уважаемой старухи все дружно выпили и пошел общий разговор «за жизнь». Молчала только одна Фрося. Она безотрывно глядела на Жору, и ее глаза сияли такой полнотой нежности, любви и счастья, что и добавлять было ничего не надо. То одна, то другая подруга, поглядев на Фросины глаза, начинала тихо плакать,

[419]

как от радости за ее счастье, так и от того, что шла война, утекала жизнь…

Но нашлась среди гостей одна разбитная деваха, которая шепнула соседке:

— Везет же этой Фроське. Такая скромница, такая молчунья, а только раз съездила в Мурманск и сразу привезла оттуда такого жениха…

— А ты не кидайся на первого встречного, на кого ни попадя…, — сурово ответила ей соседка.

— Так ведь жить-то хочется…

— Разве это жизнь!? Тоже сказала…

— А чего это мы сидим, сидим за столом? — сказал вдруг тамада. — Сколько можно! Давай, Семеныч, вальс…

Отдохнувший Семеныч с удовольствием заиграл вальс, и все молодые, повскакав со своих мест, закружились в вальсе. А Семеныч играл и играл все быстрее, пока не уморил всех танцующих. Когда все уселись за стол, налили по команде тамады по чарке, вдруг кто-то вспомнил:

— А что это мы просто так пьем? Горько!

И тут все загалдели вразнобой: «Горько, горько!» Первый раз за вечер молодые поцеловались. Некоторое время Жора сидел, задумчиво перебирая лады ливенки, и вдруг обратился к тамаде:

— Петя, я хочу спеть любимую песню отца!

— Давай, Жора, а она не грустная?

— К сожалению, грустная… Но отца!

— Ну, ладно, давай!

И Жора тихонько заиграл вступление. Семеныч тут же встрепенулся и повел аккомпанемент. Все притихли. Мягкий баритон Жоры грустно. запел первые строки одной из самых знаменитых русских песен:

И тут вторым голосом вступил в песню бас Пети:

Дуэт хороших голосов задушевно рассказывал печальную историю любви неизвестного ямщика:

[420]

И с силой зазвучал дуэт, выпевая последние строки трагического конца любви.

Понурились мужики, вытирали слезы женщины. На щеках бабушки Лукерьи зажглись огоньки старческого румянца, она сидела глубоко задумавшись, глядя вниз и ничего не видя, и рукой незаметно для себя ерошила волосы на головенке Петруньки, сидевшего рядом с ней около банки с консервированными яблоками.

Но тамада знал свое дело и не дал народу долго грустить. Вдруг Семеныч грянул развеселую озорную песню:

И кто-то, явно перепутав все на свете под хмельком, заорал:

— Семеныч, давай лучше краковяк, — скомандовал тамада.

Мигом выстроились пары и понесся лихой краковяк Парни топали ногами с такой силой, что ветхий пол коридора трещал, на столе тряслась, дребезжала и звенела посуда, даже, казалось, старый барак вздрагивает на ветхом фундаменте.

— Пойдем, потанцуем краковяк, — весело сказал Жора молодой жене, — а то мы засиделись тут с тобой…

— Я не умею, — тихо сказала Фрося…

Но веселье уже шло к концу. Закуски и вина осталось на один-два тоста. Завтра нужно было идти на работу. Да и гости уже наплясались, голоса подохрипли. Гости постарше потихоньку ушли, осталась одна молодежь, бабушка Лукерья и несколько женщин, собиравших посуду. Тамада Петя с лейтенантами и девчатами поднял последний тост за молодых, и все выпили «на посошок», Собрался уходить и Семеныч. Он снова пошептался с Петей, тот кивнул головой и мо-

[421]

лодежь дружно запела недавно появившуюся, но уже широко известную песню:

Молодежь вышла из общежития, и замечательная песня величаво плыла в темном морозном воздухе Росты, постепенно утихая и расплываясь в разные стороны — лейтенанты провожали подружек Фроси по домам.