Наталья Старосельская - Виктор Авилов

Тридцать первого мая 2007 года Театр на Юго-Западе торжественно отмечал свое тридцатилетие. Юбилей солидный — особенно для театров-студий, очень редко перешагивающих даже пятнадцатилетний рубеж. А Юго-Запад стал за эти годы профессиональным театром, горячо любимым, куда попасть до сих пор почти невозможно.

Вечер проходил в помещении театра «Новая опера» — здесь Валерий Белякович несколько лет назад поставил «Бориса Годунова», поработав и с труппой этого интересного создания, и с самим создателем, замечательным дирижером Евгением Колобовым. В Москве стояла сильная жара, невозможно было выходить на улицы, но в саду «Эрмитаж» собрались толпы фанатов Театра на Юго-Западе, почитателей, критиков, артистов других московских театров, атмосфера была оживленной, выход любимых артистов на сцену сопровождался аплодисментами… Как всегда на Юго-Западе, действо состояло из отдельных сцен спектаклей и «капустных» номеров, которые пользовались особым успехом. Валерий Белякович почти весь вечер не сходил со сцены, комментируя, рассказывая, вспоминая… Но вот праздник подошел к концу.

На сцену вышла Ольга Авилова — в мужском костюме, в цилиндре, из-под которого виднелись рыже-золотые волосы. Она была так похожа на своего отца, что зал буквально замер. Медленно опустился над сценой большой экран, на нем, сменяя друг друга, плыли фотографии Виктора Авилова и звучал сильный, чуть гортанный голос Тамары Гвердцители, певшей свой знаменитый шлягер «Виват, король, виват!..». Это было о нем, Викторе Авилове, признанном короле юго-западных подмостков, которому на протяжении нескольких десятилетий поклонялись, которым восторгались.

Весь зал бесшумно поднялся на ноги. Кажется, плакали не только женщины, но и мужчины. Оплакивали не просто безвременно ушедшего большого артиста, не только «легенду Юго-Запада», неотрывную от истории этого театра, — оплакивали собственную молодость, собственную любовь и привязанность к этим подмосткам, вспоминая самые счастливые минуты, проведенные в небольшом подвальчике, когда ничего не существовало на свете, кроме этого человека, взявшего вас в плен.

Однажды и навсегда.

…В лекциях митрополита Антония Сурожского «Человек перед Богом» сказано: «И когда мы на панихиде или на отпевании молимся о упокоении раба Божия такого-то, стоя со свечами, как в пасхальную ночь, мы свидетельствуем свою веру в воскресение; но, с другой стороны, свидетельствуем зажженными свечами о том, что этот человек был хотя бы малой свечой, малым светом в этом мире; что он был светом, что благодаря его жизни какая-то доля тьмы была рассеяна — в нем, в нас, в его окружении и что, когда мы молим Бога о его причислении к лику святых, мы не говорим: „Господи, Ты знаешь, что он грешил, как все люди, но, будь добр, прими его, мы же с Тобой друзья. Ты не можешь моего близкого осудить или выбросить вон из Твоей любви…“ Нет, мы говорим о том, что этот человек в моей жизни был светом, в моей жизни он был откровением правды, в мою жизнь он внес любовь, красоту, мудрость и ради того, что он из меня, из нас сделал, прими нашу жизнь, включая нашу будущую смерть, как будто это его жизнь, и пусть моя жизнь, его, ее, наша жизнь будет его славой!»…

Уже написав это, я неожиданно наткнулась на слова Антония Сурожского на форуме сайта памяти Виктора Авилова. Не мне одной пришли на память эти пронзительные слова митрополита, и это по-своему символично.

Он принес в мою, в нашу жизнь очень много света, добра, справедливости, своего щедрого, светлого таланта. Он заставлял нас плакать и смеяться, верить и надеяться, любить самозабвенно и чисто, пытаться убить в себе Дракона, как бы ни было это трудно.

Пусть же наша жизнь будет его славой!..

P.S.Наверное, ни одна из моих книг не писалась так трудно, как эта. Может быть, потому, что слишком близко еще все — его восхождение к славе, его триумфы, его уход. А может быть, потому, что в Театре на Юго-Западе действительно совершенно по-особому аккумулировалась жизнь моего поколения и здесь, во многом благодаря именно таланту Виктора Авилова, довелось впервые задуматься о том, о чем не приходилось задумываться прежде. Театр, когда это настоящий, живой и полноценный театр, способен заменить собою тусклую и ущербную реальность, в которой мы вынуждены были прожить большую часть своей жизни.

А еще, может быть, так трудно писалось от того, что время от времени мне мерещилась смущенная улыбка и слышался хрипловатый голос: «Да ладно тебе, что уж ты так? Ничего особенного я не сделал…» — и тогда я сначала терялась на минуту, а потом брала себя в руки и твердым голосом говорила: «Витя, не мешай мне! Ты же не знаешь про себя ничего, привык всегда отшучиваться, водитель МАЗа, молодец-огурец… Уходи, не сбивай меня, я должна, понимаешь, должна все это сказать, потому что не хочу, чтобы тебя забыли, потому что ты был для нас тем самым огоньком свечи, который я хочу еще долго нести, прикрывая пламя ладонями, чтобы не сбилось, не погасло…»