Наталья Старосельская - Виктор Авилов

Он и был победителем — судьбы, которая, может быть, готовила его изначально к иному поприщу, искушала не раз и не раз обманывала. Но в конечном счете он стал управлять ею, создав себя сам…

И хотя Лариса Авилова говорила о его предчувствии скорого ухода, Галина Галкина вспоминает: «Ощущал ли он свою болезнь? На самом деле, мне кажется, что он всегда думал, что будет жить очень долго. Не думал, не рассчитывал сгореть. У него были периоды, совершенно выброшенные из жизни. Но в последние года три Витя как будто проснулся. И началась сумасшедшая работа. Тоже — сродни запою. Начал срочно наверстывать упущенное. В надежде на то, что войдет в колею… Хотел работать. И точно не собирался умирать… Все время смотрел вперед и, похоже, думал, что к пропасти подойдет, а потом у него вырастут крылья и он всегда улетит. Не мог этого не делать. Энергетика другая. Градус другой».

Во всяком случае, весь последний год он работал так, словно чувствовал: времени больше нет! Пробует себя в режиссуре — в театре «Киноспектакль» ставит спектакль «Грешная деревня Далскабаты, или Забытый черт» по пьесе чешского драматурга Яна Дрды, руководит съемками видеоверсии спектакля «Мольер» в Театре на Юго-Западе, готовится к съемкам художественного фильма по пьесе Л. Жуховицкого «Последняя женщина сеньора Хуана»… Эта пьеса запала Виктору Авилову в душу с той поры, когда он играл ее на сцене Театра на Юго-Западе, и, вероятно, с возрастом он чувствовал ее все острее и тоньше, а потому снять фильм по этой пьесе стало его заветной мечтой.

Не знаю, была ли известна Виктору фраза из дневника Ф. М. Достоевского: «Что такое время? Время — не существует. Время есть отношение бытия к небытию». Но если эти слова и не были ему известны, они были ему, несомненно, ведомы; чем ближе оказывалось небытие, тем сильнее стремился он закрепить бытие — в своих планах, в своей неостановимой работе, в желании сделать как можно больше. Успеть… успеть… успеть…

Незадолго до смерти он проходил пробы в фильм о Всеволоде Мейерхольде на главную роль. Его рыжие волосы покрасили в черный цвет — лицо стало совершенно другое и действительно напоминающее великого режиссера. О результате проб ему так и не довелось узнать — звонок раздался в квартире на девятый день после ухода Виктора: «Здравствуйте, это из съемочной группы. Виктор Васильевич может приступить к съемкам…»

Вот он и стал Виктором Васильевичем, только поздно, очень поздно.

Последние месяцы жизни Виктора Авилова были изнуряюще тяжелыми. Фактически все началось весной. Виктор думал поначалу, что его снова беспокоит язва, но к врачам не ходил — считал, что сможет залечить ее сам. Потом пришли боли в позвоночнике: он успокаивал себя и Ларису словами о том, что его просквозило, что он надорвался… Это были уже не «звоночки», а набат, но Виктор предпочел ничего не знать, а работать, работать, работать.

Его друг Алексей Гущин вспоминает: «Весной мы просто ругаться начали. Когда он переодевался в гримерке — в спектакле „На дне“ у него костюмчик такой был: пиджак на голое тело — я увидел шишку на груди. Опухоль. Силком готов был к врачам отправить. Он, зная, что не отцеплюсь, пошел. Но один. Понимал он все. И не хотел, чтобы я с врачами переговорил напрямую. Правда, и врать не стал. Позвонил и отчитался: „Был у врачей. Сдал все анализы. Сказали, если из Израиля живой вернусь — будут лечить…“ Вроде, как дурацкую шутку пересказал. И укатил в Израиль на гастроли „Мастера и Маргариты“… А счет, как потом стало ясно, на дни уже шел… Последний год Витя с цепи сорвался — работал, как запойный. Ни от чего не отказывался».

Он и не мог ни от чего отказываться, понимая, что времени уже не осталось. А сколько еще было планов, сколько еще хотелось сделать!.. Да и работы ему предлагали такие, от которых отказываться — грех! Виктор Авилов слишком хорошо это понимал: например, маленький финальный монолог в спектакле «Куклы» стоил любых сил, потому что это была возможность сказать о самом больном и важном — о своем поколении и о себе, о том, что значил в их жизни этот театр, созданный не одним только Валерием Беляковичем, но всеми вместе, коллективной энергией, коллективным стремлением (пусть и не изначальным)… А кто лучше, чем он, мог сделать видеоверсию «Мольера» — без преувеличений, великого спектакля, в котором он сыграл свою великую роль? А кто мог снять «Последнюю женщину сеньора Хуана» так, как он, прочувствовавший и переживший во времени коллизии этой пьесы, немудреной, по сути, но в восприятии артиста Авилова поднявшейся с десятилетиями до уровня больших обобщений? Кто, если не я? — эти слова были девизом нашего поколения, может быть, последнего на Земле поколения неистребимых романтиков…