Наталья Старосельская - Виктор Авилов

Это был первый литературный опыт режиссера Валерия Беляковича и — можно без преувеличения сказать! — первый по-настоящему творческий опыт для его труппы. Диплом Белякович защитил с отличием, услышал от председателя комиссии, Евгения Рубеновича Симонова, очень дорогие слова: «Такого истинно чеховского спектакля в моей жизни еще не было…» Бесценные слова! — и не только для защитившегося с блеском режиссера, но и для его самодеятельного театра…

Итак, в репертуаре было уже два спектакля. Белякович задумался над восстановлением «Женитьбы», но уже не как «Женитьбы Коли Гоголя», а как новой и более серьезной постановки — все-таки он стал уже дипломированным режиссером, надо было думать о судьбе и репутации своего театра. А пока суть да дело, Юго-Запад стал предоставлять свою площадку музыкальным андерграундным коллективам, которые только здесь и можно было услышать. Концерты были бесплатными, и публика буквально ломилась на «Аквариум» с Борисом Гребенщиковым, «Зоопарк» с Майком Науменко, «Центр» с Сашей Синицыным. Здесь же, на Юго-Западе, выступали барды — Манана Менабде, Александр Башлачев, ленинградский клуб-театр «Суббота» и многие другие. Их выступления естественным образом вписывались в эстетику Юго-Запада, в проповедь свободы, в приоритет искусства импровизации над общепринятыми законами и «рамками».

Концерты давали артистам возможность отчетливее расслышать «ветер времени», осознать, какому же искусству они посвятили себя. Еще очень далеко было до таких спектаклей, как «Носороги», «Дракон», «Калигула», но опыт общения с музыкальным андерграундом не мог не сказаться в этих более поздних работах — пока все вперемешку откладывалось в копилку, сработать должно было позже. И Валерий Белякович отдавал себе в этом отчет — ведь он не просто руководил театром, он воспитывал своих учеников, прививал им совершенно особую эстетику, прививал умение думать и извлекать уроки из своих размышлений, осознавая окружающее не как посторонний мир, а как часть мира собственного.

Сил на овладение новой творческой ступенью надо было немало, потому что Белякович требовал от своих артистов не только физических затрат, но и — в значительно большей степени! — душевных: по мысли режиссера, они должны были вырасти до осознания своей профессии. Сергей Белякович вспоминает: «Один раз проспал (о Викторе. — Н. С.). Приехал со смены и вырубился. Мы уже зрителей запустили, а артиста нет. Телефонов тогда не было. Поехали за ним. Привозим на такси. От подушки оторвали чувака, у него на щеке дырочки — пуговички отпечатались… Я падал сколько раз, терял сознание в метро… Работа, потом летишь в театр: репетиция, спектакль, после спектакля — снова репетиция. В семь часов — с сумасшедшими глазами опять на „Водный стадион“. В общем, жуть была.

Авилов МАЗ берет, едет на смену и засыпает. Один раз совсем невмоготу стало, остановился на обочине. Машина заведена. Дождь барабанит по крыше. Ему хорошо стало. И… просыпается часа через два, а машина уже съехала. Боком над кюветом. А кювет такой, что мало не покажется. Кое-как вышел. Поймал кого-то из своих. Его цепанули и вытащили. Вот так жили».

И здесь речь — лишь о физических трудностях, потому что душевных, моральных они тогда еще просто не понимали. Белякович вел их к постижению профессии осторожно, но неуклонно, не навязывая ничего, не декларируя, а просто напитывая, обогащая души.

Что же все-таки держало их в театре? Что заставляло жить такой безумной жизнью, в которой не было времени ни на отдых, ни на семью? Впрочем, семьи в основном складывались здесь же, в родном коллективе, так что вскоре старые друзья-одноклассники, Виктор Авилов и Сергей Белякович, породнились — сестра Авилова Ольга вышла замуж за Сергея. А вскоре и Виктор женился на тюмовке Галине Галкиной. На сцене они существовали все вместе, рядом, а другой жизни, собственно говоря, у них и не было…

В одном из интервью, состоявшемся уже после смерти Авилова, Галина Галкина вспоминала: «Мы жили смешно, для нас театр был, наверное, самое главное. Мы уходили, работали, возвращались домой. Сами собирали декорации, отыгрывали, все убирали, уходили. Мы жили этим, другой жизни у нас не было. Потом дочки стали рождаться. Он играл Ланцелота, я играла Эльзу, и у нас не было недомолвок. Я люблю — мне это было так понятно. Я старалась успевать между кормлениями, играла в спектакле, потом скорее бежала домой. Когда у меня был спектакль, он оставался с детьми. Тоже был нянькой… Да нет, ну какие слова? Он тут, рядом, на сцене, все понятно! Никаких слов не было. Кроме „я тебя люблю“ перед загсом — ничего».