Фаина Пиголицына - Мстерский летописец

На первом же заседании его Тихонравов ставит задачу изучения развитых в губернии ремесел, мануфактуры и заводской промышленности, призывает описывать все виды древних памятников зодчества, предлагает комитету издавать, кроме имеющейся уже «Памятной книжки», «Труды», организует при комитете музей.

Программа огромная. Но страстью своей Тихонравов умел зажечь других, и за тридцать лет его работы в комитете под его руководством во Владимирской губернии были собраны уникальные материалы. Он не только сам вел постоянные и разнообразные археологические, статистические исследования, а создал вокруг «Губернских ведомостей», при комитете, кружок из провинциальных изыскателей своего края.

Говорили, что Тихонравов, увидев в одном монастыре стены, оклеенные актами XVII века, чуть не упал в обморок. Константин Никитич с первых дней знакомства с Го-лышевым старался втянуть его в работу статистического комитета и газетные дела. Тихонравов был прост в обращении, всегда шутлив и предельно уважителен, очаровал стариков Голышевых, а уж юноша Иван был от него без ума. Ивану Голышеву особенно нравилось, что Тихонравов умеет говорить человеку любого ранга правду, да так, что на него не обижались. С губернатором он был почтителен, но мог сказать ему, что тот точно столб верстовой, только другим путь кажет, а сам ни с места. И губернатор не обижался.

«В понедельник, 11 сентября, исполнится 25 лет моей службы. Прошу Вас, пожалуйста, если можно, провести со мной этот знаменательный день и приехать прямо ко мне, — писал Константин Никитич Голышеву, — Ваш приезд доставил бы душевное удовольствие. Еще раз прошу, не откажите разделить со мной, если можно, день, решивший мою служебную участь…» То ли экономя бумагу, то ли шутя, Тихонравов часто писал письма на пустующих осьмушках присланных ему писем. И всегда его послания были с усмешечкой: «Ах, милейшая Авдотья Ивановна, у вас всегда

Тепло и хлебосольно

И сердцу русскому отрадно и привольно!..

Ах, Авдотья Ивановна,

На небе все прекрасно,

Небо чисто, небо ясно…

Ну, заболтался, не изурочить бы, — небо ведь очень урочливо». В каждом письме были поклоны «патриархам» Александру Кузьмичу и Татьяне Ивановне.

С возрастом Тихонравов начал страдать одышкою, которая мешала ему ходить пешком и «особливо в холодное время». Весной он немного оживал: «…начало весны, земля начинает покрываться зеленью, деревья распускаются, все оживает, и моя несносная болезнь уступает природе; с нею я тоже начинаю оживать, выдержавши полугодичный карантин, и вот первый признак моего оживания — это письмо к Вам, любезный Иван Александрович».

В конце апреля 1879 года Тихонравов писал Голышеву: «Счастливые месяцы выпали на долю мою, в каждом письме поздравлять Вас, любезный Иван Александрович, с Высочайшими подарками и вместе с тем надеяться, что такие радостные поощрения поддержат… Вас и поощрят к дальнейшей энергической деятельности по изданию в свет памятников старины родной. Действуйте неустанно, пока не прошло время благоприятное: силы и здоровье еще не изменяют, средства позволяют, да и счастие улыбается. Опыт убедил меня в истине, что никак не должно откладывать до завтра того, что можно сделать сегодня. Как часто случается, что вчера бывает гораздо лучше, чем ныне, и ныне еще хуже, чем прежде. Главное же — здоровье! А ведь мы беспардонно как расходуем его, страсть, — а потом уже сидишь да и дуешь себе в кулак. Куда, например, гожусь я теперь с милой моей подругой — одышечкой — сижу и нянчусь с ней. Зато прежде думал, что и веку не будет… а вот теперь и вышел — тряпка человек. Вожжи врозь, — ну хоть брось, — экая досада! Уж дугу не могу я согнуть, как надо».

И последняя записка Тихонравова во Мстёру: «Трехэтажному обладателю Голышевки — Ивану Александровичу Голышеву, Вязниковскому земцу-ратоборцу. От обывателя Ильинской улицы во Владимире, ветхого домовладельца».

На последнем заседании статистического комитета, 17 мая 1879 года, Тихонравов выступил с отчетом. Чувствовал себя уже плохо, читал отчет с остановками: перехватывало дыхание. Губернатор Судиенко предложил передать чтение письмоводителю комитета, но Тихонравов отмахнулся: «Наберитесь терпения, я хочу сам; может, в последний раз это…» Все тяжело замолчали, потому что шутник и острослов Тихонравов сказал это совершенно серьезно, и все поняли, что дело плохо.

Жили Тихонравовы очень скромно. Жалованья Константину Никитичу не хватало на семью из пяти человек. Брали в кредит у мясников и водовозов. В то время как многие чиновники потихоньку, путая свой карман с государственным, наживались, он, при скудости отпускаемых статистическому комитету средств, постоянно тратил на комитетские дела свои деньги. И умер, не оставив семье ничего, кроме чудом сбереженных — специально на гроб — двадцати пяти рублей.