Георгий Чулков - Жизнь Пушкина

Чтобы как-нибудь оправдать свое упрямство, Пушкин пишет тому же Плетневу через неделю после свадьбы: «Я женат — и счастлив…» А 26 марта опять уверяет Плетнева, посвятив его в запутанные свои финансовые дела: «По крайней мере, со своей стороны, я поступил честно и более нежели бескорыстно. Не хвалюсь и не жалуюсь — ибо женка моя прелесть не по одной наружности, и не считаю пожертвованием того, что должен был я сделать…»

Началось так называемое семейное счастье. По крайней мере Пушкин склонен в это верить. 1 июня он с женою уже в Царском Селе, в доме Китаевой [989] Китаева Анна Кузьминична — жена придворного камердинера Я. Китаева, владелица дома в Царском Селе. , на Колпинской улице. Он теперь будет жить «потихоньку, без тещи, без экипажа, следственно, без больших расходов и без сплетен». Пушкины «ни с кем еще покамест не знакомы». Поэт делится своим «счастьем» с П. В. Нащокиным: «Мы здесь живем тихо и весело, будто в глуши деревенской…» Поэт не подозревает душевных настроений своей молодой супруги. Он занят событиями в Польше, литературными планами и перепиской с друзьями. Она ничего не понимает ни в политике, ни в литературе и нисколько не интересуется его приятелями. Она скучает. Теща тем временем не дремлет и пишет Пушкину капризные и грубые письма. Ему пришлось, в свою очередь, написать ей жестко и строго. Пусть она не думает, что может распоряжаться его судьбою, пользуясь тем, что Натали вышла за него замуж. Не подобает восемнадцатилетней женщине руководить тридцатидвухлетним мужчиной. Он любит собственное спокойствие и сумеет его обеспечить.

Однако спокойствие зависит не только от капризной тещи, но и от событий более важных. Пушкин весь полон тревожных мыслей о польских делах. 4 июня после смерти Дибича [990] …после смерти Дибича… — Дибич скончался 29 мая в с. Клешеве близ Пултуска. командующим действующими против повстанцев войсками назначен был Паскевич.

Граф Е. Е. Комаровский [991] Комаровский Егор Евграфович (1803–1875) — отставной ротмистр, впоследствии надворный советник, сын Евграфа Федотовича (1769–1863), графа, генерал-лейтенанта, сенатора, члена Верховного уголовного суда над декабристами. рассказывал, что летом 1831 года он встретил однажды на прогулке Пушкина, задумчивого и тревожного. «Отчего невеселы, Александр Сергеевич?» — «Да всё газеты читаю». — «Что же такое?» — «Разве вы не понимаете, что теперь время чуть ли не столь же грозное, как в 1812 году?»

Рассказ графа Комаровского заслуживает доверия. Пушкин именно так думал о тогдашних событиях, 1 июля он писал Вяземскому о последних известиях. Он живописно рассказывает о геройском поведении Крженецкого [992] Крженецкий — речь идет о Скржинецком Яне Сигизмунде (1787–1860) польском генерале, командовавшем в 1830–1831 гг. дивизией и потерпевшем под Остроленкой поражение от русских войск, наступавших на Варшаву. В 1831 г. издал книгу «Два дня победы», которая, возможно, была известна Пушкину. Но вероятнее всего поэт почерпнул приведенный факт из французских газет. , одного из главарей повстанцев. Смертельно раненный, он запел польский гимн, воодушевляя дрогнувшие войска. «Все это хорошо в поэтическом отношении, — писал Пушкин, — но все-таки их надобно задушить и наша медленность мучительна. Для нас мятеж Польши [993] …мятеж Польши… — Польская революция 1830–1831 гг. определила русско-польские отношения на весь XIX век. Неожиданное восстание быстро охватило Царство Польское и перекинулось в Литву. Скорейшее подавление «варшавского бунта» вызвано было необходимостью поднять престиж николаевской России в глазах Западной Европы, а также опасением, что к восставшим присоединятся и русские крестьяне. есть дело семейственное, старинная наследственная распря, мы не можем судить ее по впечатлениям европейским, каков бы ни был, впрочем, наш образ мыслей».

Не все, конечно, разделяли эти мысли Пушкина. И тот же князь П. А. Вяземский не усматривал, например, в польском мятеже 1831 года того содержания и смысла, которые волновали тогда Пушкина. Жесткие и грубые слова «но все-таки их надобно задушить» вызывали естественное негодование у тех, кто в этом мятеже видел восстание угнетенной национальности. Но Пушкин видел в этом восстании нечто иное. Ему казалось, что борьба идет не между польским народом и царским правительством, а между польскою шляхтой, подстрекаемою Западною Европою, и русским государством. Польша, как известно, благодаря конституции, «дарованной» ей Александром I, пользовалась по сравнению с Великороссией несомненными привилегиями. Декабристы негодовали на Александра за эти политические преимущества, которых была лишена Россия. Пестель, будучи сторонником унитарного государства, хотя и делал для Польши исключение и проектировал ее присоединение на федеративных началах, однако отнюдь не допускал мысли об ее великодержавии. А польская шляхта всегда мечтала именно об этом великодержавии, претендуя на Киев и на выход к морю. Замученные крепостным правом польские крестьяне ненавидели ближайших своих угнетателей больше, чем русское правительство. Западная буржуазия поддерживала восстание не ради прекрасных глаз повстанцев, а желая ослабить растущий русский империализм.