Николай Каманин - Летчики и космонавты

— Светает, вставать пора.

— А разве я спал?

— Еще как! Вставай, сынок.

Как быстро пронеслась чудесная летняя ночь! До чего же не хотелось расставаться с виденными во сне картинами! А надо. Надо потому, что уже доносится издали веселый свист косы: жик, жик, жик… Жадный на работу сосед, видать, затемно начал косить. И нам отставать никак нельзя: косцов всего лишь двое — отец и я.

Ничего, что мне только десять лет и ростом маловат. Зато крепок телом и на покосе выдержал экзамен: шел ряд в ряд за отцом до конца делянки, не останавливаясь. Понимал, что сена требовалось много, чтобы хватило корове на всю зиму — кормилице нашей большой семьи.

Мы жили в Меленках — небольшом городке, раскинувшемся в 40 верстах от Мурома на берегу реки Унжи, на которой имелось много запруд для водяных мельниц. Впрочем, вокруг города немало было и ветрянок. Говорят, что и название нашему городу — Меленки — дано за обилие мельниц.

Известны Меленки также крупной текстильной фабрикой, где работало около 3 тысяч человек. На крепкую ногу поставлено было и кожевенное дело. В дубильнях выделывались кожи, из которых местные мастера тачали сапоги, ботинки, шедшие в купеческие лавки многих городов страны. Дед мой тоже занимался сапожным делом; крепкий был мужик, работал сам за троих, завел мастерскую, добился купеческого звания, да прогорел незадолго до своей смерти.

Лада в семье не было, единодушия во взглядах на жизнь и на ее устои — тоже. Близилась величайшая буря в стране, и эта предгрозовая атмосфера в каждом городе, большом и малом, в каждой семье сказывалась по-своему. Так было и у нас. Дед, человек купеческой закваски, старался побольше иметь работников, чтобы нажиться на них. Сын же его, отец мой, получил образование, а вместе с ним — революционный дух, жажду борьбы за переустройство общества. Ушел он от своего отца-эксплуататора, поселился в небольшой деревушке, женился, организовал небольшую сапожную артель-кооператив, а в год, когда началась первая мировая война, вступил в партию большевиков. Великий Октябрь отец встретил в вихре событий в Меленках, был избран в уездный Совет и в тяжелейшую голодную зиму 1918 года стал заведующим продовольственной управой.

Никогда не изгладится из памяти такой случай. Поздно вечером усталый и голодный пришел отец домой, окинул взглядом всю нашу семью — десятеро нас было у отца — и тяжело опустился на деревянную скамью возле пустого стола. Мама собрала ужин — по картофелине на каждого да по лепешке, испеченной почти из одной мякины.

За окном послышались шаги, потом голоса, озлобленные, грозящие:

— Обжираются… Комиссары…

Отец молча положил картофелину на стол и поднялся. Мама с тревогой прошептала:

— Не ходи, Петр. Схоронись…

— Ничего, пусть видят люди… — И, рванув дверь, шагнул в темные сени.

Мы затихли, кусок лепешки застрял во рту.

— Входите, входите, товарищи, — донесся с улицы голос отца.

Вслед за отцом в комнату вошло трое мужиков. Они оглядели нас злыми глазами, посмотрели на стол, на наши надкусанные картофелины. Подошли к выстывшей печке, открыли заслонку, обшарили шесток и, ничего не найдя, начали переминаться с ноги на ногу, потом попятились к двери.

— Ну, ладно, прощевай, комиссар. Не обижайся, время такое…

— Знаю, товарищи, знаю. Вы вот что, — сказал отец, — приходите завтра в Совет. Заседать будем. Паек определить надо да за одно выявить, у кого хлеб припрятан. Приходите…

Окончен ужин. Мы устроились спать. За перегородкой мать с отцом тихо переговариваются, и в голосах их слышится тревога.

В округе объявилась банда. Недавно, говорят, был налет на Муром и там многих коммунистов бандиты порешили. Не ровен час, нагрянут и в Меленки. Мать боится, отец утешает: вооружили еще один отряд рабочих с ткацкой фабрики, ввели круглосуточное дежурство…

Слушая родителей, мы засыпаем тревожным сном.

Бывали и такие вечера. Приходит отец с работы с пачкой брошюр и газет, садится за стол и начинает чтение новостей. Революция. Война. Разруха. Ленин. Партия. Вот слова, которые раздаются в нашей квартире. Мне многое непонятно. А хочется знать все, хочется быть взрослым, встать рядом с отцом, с его товарищами. Отец отвечает на мои бесконечные вопросы терпеливо, старается объяснить попроще.

— Тяжело ранен Ленин. — С такой тревожной вестью пришел как-то отец домой.

— За что?

— За революцию, за народ, за нас. Эсеры, будь они прокляты…

Еще тревожнее стало в нашем доме. О состоянии здоровья тяжелораненого вождя говорили всюду. Потом пришли радостные вести: Ильичу лучше, он выздоравливает. У беляков отбили на Волге Симбирск, идут бои за Самару. Революция побеждает.