Виктор Розов - Удивление перед жизнью

Премьера была, как и намечено год назад, именно в это число. Американская точность и такая деловитость связаны с конкретным фактором: деньги. Лишний день— лишняя плата всем работникам. А так как заработная плата в США велика, то лишние деньги тратить никто не желает. Это у нас: наметили выпуск спектакля на январь, выпускают в мае, а то и в декабре — какая разница, «деньги не мои», «государство не обеднеет»! Поразительная расточительность и даже, я бы сказал, бессовестность. В Америке каждый американец знает: если государству хорошо, то и ему будет хорошо. В Сан — Франциско в засушливое лето стало худо с пресной водой. По радио и телевидению объявили: пожалуйста, экономьте воду. И буквально вскоре же дали отбой: пожалуйста, расходуйте больше воды, все резервуары переполнены. А у вас везде плакаты: «Экономьте электроэнергию». Черта с два! Разве что на предприятиях. Я дома все время говорю: тушите свет, если не надо, закрывайте кран, чтобы вода не текла сутками. На меня смотрят как на чокнутого.

И телефонные автоматы выворачивают, и вдребезги разбивают прекрасные укрытия на стоянках автобусов, и не щадят аппараты с газированной водой. И строения стоят недоделанными, и станки ржавеют во дворах заводов, и сельскохозяйственные машины уродуют с первого дня… Только наша поистине бескрайняя и богатейшая страна может выдерживать все эти безобразия. Но ведь когда‑нибудь может и надорваться. В своем‑то доме он, гад, в прихожей в тапочки переобувается, чтоб пол не испортить, а на производстве, а на улице? Как он не поймет, что это тоже его дом!..

— Виктор Сергеевич, девятнадцатого у вас лекция.

— В котором часу?

— В одиннадцать.

— Так я к этому времени прилечу обратно. Устройте, пожалуйста…

И мои дорогие хозяева подарили мне эту радость. 18–го после лекции, которую я сократил на пять минут, обещая следующую увеличить на столько же, так как надо было успеть на аэродром, я один, без переводчика, покатил в Миннеаполис.

На окраине Лоренса крохотный домик. Так, вроде будки сторожа. Это аэровокзал: Содержит его, видимо, какой‑то мелкий хозяин. У него два — три самолетика, бензоколонка, летное поле, все, что надо. Вроде как раньше — держит извоз.

Билеты куплены. Входим на летное поле. Смех: небольшая лужайка и взлетная полоска. Крохотный самолетик стоит на травке. Рядом пилот, болтает, видимо, со своим приятелем, и еще один пассажир. Мой спутник объясняет пилоту, что вот, мол, господин не знает английского языка, летит в Канзас — Сити, чтобы там пересесть на Миннеаполис.

Упаковываемся. Приятель пилота садится рядом с другом.

Видимо, там, в полете, они доболтают то, что не успели договорить. Мы с господином сзади. Оставшиеся два места свободны. Пропеллер завертелся, самолет, подпрыгивая, побежал по лужайке. перебежал на асфальтированную дорожку и тут же взлетел. Через двадцать минут я в Канзас — Сити. А ведь на автомобиле я ехал бы часа полтора. В Канзас — Сити аэродром большой, построенный тремя огромными загогулинами. Мне объяснили, в какую я должен идти, когда прилечу, но я стою и ничего не понимаю — где лево, где право, будто я в лабиринте. Тогда господин, который летел вместе со мной, любезно объяснил мне (всё на пальцах — и он, и я: международный язык, которым я владею свободно), куда мне направляться, и даже проводил до нужного отсека, где я уж все понял сам.

Вы знаете, в путешествии «без языка» есть своя прелесть. Во- первых, много отдыхаешь. Пока говорят другие, ты ничего не понимаешь и, следовательно, отдыхаешь. А во — вторых, с тобой все любезны и предупредительны. Да, да, даже дома, в своей собственной стране. Я недавно сорвал себе голос, врач с трого — настрого велел молчать. Так когда я, допустим, в магазине что‑то покупал и объяснял продавщице на тех же самых пальцах, стоявшие в очереди с безукоризненной любезностью помогали мне и говорили продавщице: «Отпустите ему, отпустите, он немой!» Ах, если бы то же относилось и к здоровым!

Я пересел на «Боинг-727» и через один час пять минут очутился в Миннеаполисе. Любезность Джерри Майколсона распространялась и сюда. Меня встретил представитель местного Миннесотского университета и повез прямо в ту гостиницу, где жили Эфрос и художник Левенталь, оформивший спектакль. Эфрос стоял в коридоре и с криком: «Наконец‑то!» — бросился ко мне. Мы обнялись. Ах как хорошо где‑то за тридевять земель встретить родную душу! Все, о чем мы с ним шутя говорили давным- давно в Москве, сбылось. Эфрос знал меня: знал, что раз я в Америке, на его премьеру прилечу.