Виктор Розов - Удивление перед жизнью

Я сам слышал в этой самой поездке, в Финляндии, рассматривая техническое оснащение сцены того самого театра, где роняли спичку, как высунулись из‑за кулис два каких‑то русских паренька и один другому довольно громко сказал: «Смотри — смотри, Чапаев!» Борис Андреевич, безусловно, услышал это, я бросил на него мгновенный взгляд и увидел, как его строгое лицо сделалось каменным: это было для него оскорблением. Повторяю, Чапаев для него превратился из радости в страдание.

В Доме актера не так давно был вечер, посвященный памяти Бориса Андреевича Бабочкина. Об этой его трагедии говорили многие. Показывали отрывки из фильма «Бегство мистера Мак Кинли», в котором Бабочкин играл эпизодическую острохарактерную роль. Я ахнул — это же был великий актер! И из‑за Чапаева мы его прозевали. Надо было смотреть Бабочкина на сцене во всех ролях как актера исключительного дарования. В последний раз я видел его в роли Суслова в «Дачниках» в Малом театре. Могучий был талант. Хотя и народный, но недооцененный нами же.

Мой тесть, или, как мы все его называли, «дед», Варфоломей Германович Козлов — фигура колоритная, характера незамысловатого, но чертовски яркого. Он бывший артист хора Московского театра оперетты, тенор звонкий, крепкий, заливистый — именно для оперетты. В хоре он ведущий. Семья порядочная, жена и трое детей. На зарплату хориста всех не прокормить. Прирабатывал в церковном хоре, успевал даже во время спектакля, в перерывах между участием хора, съездить в церковь, попеть там вечернюю службу — и скорей на «Сильву», или «Марицу», или «Фиалку Монмартра». Нрава на редкость веселого, открытого, доброго и общительного.

Валя — в театре, да и дома, все его звали Валей, уж очень длинно «Варфоломей», — порядком толстый, круглое лицо с небольшим, но не курносым носом, блондин, голубые глаза; смею подозревать, что в молодости да и в зрелые годы женщины обращали на него внимание, думаю, и он на них, но семьянин был отменный. Все мог делать по дому. Детей, когда те были маленькими, мыл сам, безжалостно зажимал между колен, намыливал головы, попадало мыло в глаза или нет, его не касалось, дети верещали, а ему хоть бы хны. Вроде как белье выстирал, отжал, чистое — гуляй!

Родился Варфоломей Германович в Белоруссии, но корни его сибирские, родни видимо — невидимо, и прямая родня, и двоюродная, и троюродная. Жил он с семьей в Москве, в Лебяжьем переулке, в одной комнате, разделенной перегородкой, не доходившей до потолка. А к ним вся эта многочисленная родня со всего бескрайнего Советского Союза приезжала беспрерывно, и всем приют — русское гостеприимство, Помню, я как раз изо всех сил ухаживал за его дочерью Надюшей, влюблен был без ума, — в дверь звонок, я открываю: кто‑то с чемоданом, спрашивает Варфоломея Германовича. Я говорю: «Проходите, пожалуйста», гость входит, Варфоломей Германович идет навстречу, улыбается: «A — а, здравствуй, здравствуй!», обнимает и спрашивает: «Ты кто?» Идет разбор родственных нитей, вернее, их узлов.

Много я за жизнь встречал добрых людей, но радушие Варфоломея Германовича было какое‑то безграничное. Если говорить о русском характере — вот он! Нашему человеку совсем не требуется богатства, ему нужен достаток. И если у него этот достаток есть, он и гостей соберет, и на рыбалку поедет, и летом за грибами и ягодами в лес сходит, он любит природу, мир Божий. Помню, когда дед был уже стар, он сидел на крылечке на даче, любовался деревьями, бегущими облаками, цветущими на лужайке цветами, смеялся и много — много раз повторял: «Но ты, природа — мать, для сердца моего всего дороже». Достаток в доме Козловых, как вы понимаете, был небольшой, а гостеприимство безграничное. Мы, молодежь, знакомые Нади, Нины и Иннокентия, идем, бывало, с майских или октябрьских демонстраций, проходим Красную площадь, спускаемся на набережную, сворачиваем вправо и сразу же — в Лебяжий переулок, на третий этаж дома номер один. Целой гурьбой. И всегда для всех пироги и винегрет, а веселье мы приносили с собой. Ну, конечно, угощение — это уже дары Александры Константиновны, жены Варфоломея Германовича, она тоже любила всех нас сразу. Ох, это удивительное гостеприимство!

Дед любил при любом застолье петь вместе со своим сыном Иннокентием, у которого тоже был приятный небольшой голос и отличный слух. Коронным номером было «Не искушай меня без нужды». А если еще за столом сидела тетя Вера, это было уже трио. Но довольно часто приходили и тетя Люба, и тетя Соня, и получался целый хор. Появлялась и еще одна бутылочка. Я, к сожалению, лишен слуха и пел мысленно.