Нонна Мордюкова - Казачка

— Ваня! Ванечка! Беги звони! Я, наверное, сегодня всё!

— Сейчас, сейчас!

Куда побежал, не знаю. Чередование «Ой!» с тишиной, подходящих к двери и уходящих мальчиков. Наконец прибегает Ваня и успокаивает:

— Сейчас, Нонночка, они приедут сюда роды принимать! Я сбегал на мебельную фабрику и дозвонился!

— Как — сюда?!

Я испугалась, заплакала. Вижу, сквозь толпу ребят протискивается мой муж. Он раздражен: сколько вокруг чужих… Стал надевать мне ботинки, с досадой ворчит: «Зачем они здесь? Это наше дело… Сейчас поедем в Москву. Машина стоит внизу…» Как ни крутилась в машине, а про счетчик не забывала: надо же платить!

Вернулась с ребенком в эту же комнату. Чуть не ослепла, увидев на моей, а значит, на сыновней кровати бумажные цветы на подушке. «Он хотел как лучше…» Я мягко так собрала цветы, положила их на окно, а потом уж опустила сына на подушку. В институт ходим, ребенка с собой таскаем. Он лежит в медпункте, нянчат его по очереди все кому не лень. У меня душа разрывается — жаль сыночка. Я полюбила его сразу так жгуче, сильно, какою-то ненормальной любовью. На ручке — еще в родильном доме — привязана была клееночка с надписью: «Мордюкова — мальчик».

Как-то утром, уже в институт собрались, — стук в дверь. Входит медсестричка, поздоровалась и шутя спросила:

— Мальчик Мордюков здесь живет?

— Нет, — сухо ответил муж, швырнув клееночку на стол. — Этот мальчик — Тихонов Владимир.

— Извините, у меня так написано… — смутилась сестра. — Прививку надо сделать.

После ее ухода резко сказал:

— Собирайся, пойдем в загс! — Мы в ту пору были с ним еще не расписаны.

На улице свистел морозный ветер, я несла сыночка и чувствовала, что ватное одеяльце не защитит его розовую спинку от холода. Так и вышло — застудили. Потом несколько лет лечили от бронхита…

Молодые были наши мальчики, в том числе и мой муж: ему хотелось после занятий остаться в институте, поиграть в шахматы. Я же, повесив на руку узелок со скопившимися за день пеленками, ехала с сыночком в общежитие до станции Лосиноостровская, а дальше пешком. Плетусь как-то ночью, несу бесценную ношу и вдруг провалилась в яму, выкопанную для столба. Обеими ногами оказалась в яме, но извернулась, и кулек с ребенком остался снаружи на вытянутой руке. Цел! Невредим! Поплелась дальше, облепленная глиной с ног до головы…

Но не такой я была человек, чтоб плакаться, бодягу разводить — одна слеза скатилась, и хватит. Дома растопила печь, постирала, повесила пеленочки, а сын гулил, хорошенький. А вот и папа… Сел на мою кровать, что напротив печки стояла, в полуметре от нее, взял его за обе ножки и со словами «Поехали-поехали» сделал «велосипедик». Сын захохотал вовсю. А утром снова поплелись к электричке…

В те годы Москва совсем не строилась. Кто имел угол хотя бы за гардеробом, считался обеспеченной персоной. И вот опять общество «Знание» бурчит что-то в телефонную трубку: «Ленинград просит для старшеклассников «Молодую гвардию» и тебя…» В поезде дяденька незнакомый кидает три коробки с фильмом и, буркнув: «Там встретят», — уходит. У меня стали слипаться глаза — было уже за полночь.

Утро выдалось хорошим. Недаром испокон веку есть надпись на станциях — «Кипяток». Кипяток — это жизнь, и в купе у нас бурлила жизнь. Кипяток с парком, какая ни есть еда очутились на маленьком столике. Как хорошо!

— Мне твои фильмы всю ночь снились, — сказал молодой пассажир в офицерской рубашке.

— Фильмы… Это не фильмы, а фильм «Молодая гвардия», и то три части всего, — ответила я.

— Так вы лауреат Сталинской премии?! — взвизгнула с восторгом попутчица.

— Да, вот так… — вздохнула я.

В кармане у меня было четыре рубля. Выступать в субботу и воскресенье, а вечером домой.

Приняли меня на «ура». Все были очень довольны, обнимали меня, целовали.

— До следующих встреч! — радушно говорили люди.

Было семь часов вечера. Я додержала улыбку, пока не завернула за угол. А как же гонорар? Мне не на что даже хлеба купить. А ехать на что?

Шла я, шла и оказалась у Политехнического института. Села на лавочку. Красота-то какая! Еще горше стало от такой красоты. Тетеньки мимо меня носят на носилках желтые листья и кидают в кучу. И вдруг одна опустила носилки, подсела ко мне, положила руку на колено и спрашивает:

— Что с тобой? Кто обидел тебя, казачка?

Я подняла лицо:

— Откуда вы знаете, что я казачка?

— Да видно. У нас кубаночки подрабатывают, а днем учатся. Вставай. Пошли чай пить.