Александр Семченко - Молодежь семидесятых

В моей квартире на Маломосковской группа "джамбульцев" по какому‑то поводу. Поют однако…

Моя группа, «джамбульцев», стала самой многочисленной и, на мой взгляд, самой организованной и активной. Группа московской интеллигенции, руководимая Александрам Федичкиным, реже, чем мы, пускалась в авантюры, отличалась послушанием и была на хорошем счету у старших братьев. Они тоже были талантливы, и в сравнении с членами нашей группы, образованы. Приезжие парни и девушки редко могли этим похвастаться. Верующим молодым людям легче было затеряться в студенческой среде и закончить московский вуз. Конечно, при вступлении в комсомол нужно было открыто говорить о своих убеждениях. Многих на этом этапе выгоняли из институтов и университетов. Но кое–кому вуз закончить удавалось.

В мою группу вошли те, кто оставил группу Петра Абрашкина. Наша группа просуществовала довольно долго. С 20 человек группа расширилась до более чем 100. О величине группы свидетельствует тот факт, что за время ее существования мы сыграли около 60 свадеб.

Группы пополнялись в основном за счет детей верующих родителей. Мамы всеми правдами и неправдами пытались приобщить своих чад к христианской деятельности, просили лидеров групп взять своих детей к себе. Принадлежность к группе давала возможность не оставить церковь ради мира, не потерять свои убеждения. Если бы не наши группы, то многие молодые люди так и не пришли бы в церковь.

Понятно, что принадлежность к группе вовсе не означала спокойной жизни. Помимо того, что нас временами гоняла милиция за молитвы и пение христианских гимнов в общественных местах, мы начинали узнавать верующих из незарегистрированных церквей. И когда руководство церкви узнало об этом, оно уже всерьез забеспокоилось. Да и власть опасалась слияния молодежи из регистрированной церкви с нерегистрированными активистами–христианами. У «инициативников» тоже была своя молодежь, их имена были хорошо известны в органах защиты правопорядка и госбезопасности.

Нам трудно бывало найти место для встреч, и некоторые москвичи открывали нам свои квартиры. Конечно, было заметно что, по выражению героя «Мастера и Маргариты», многих москвичей квартирный вопрос по–прежнему мучил. Но среди молодежи я не чувствовал разделения по признаку «москвич–немосквич». На общение больше влияло происхождение и воспитание. Большинство прихожан–москвичей было простыми людьми. Нам принимали в гости и семейство Алферовых, и семейство Беловых, и большая семья Гедеона Епишина, жившего в бараке на окраине Москвы, около метро Щелковская. Несмотря на тесноту в этом доме нам всегда были рады.

Мы шли на различные хитрости и старались отмечать все возможные дни рождения: свои, родственников, братьев и сестер во Христе, бабушек и дедушек, которые приглашали нас в свои семьи, особенно, если там были неверующие дети. Мы знакомились с ними, общались. Некоторые люди слушали нас с интересом, некоторые с негодованием, и даже вызывали милицию. Но таких энергичных молодых людей как мы было трудно удержать.

Как в любой церкви, в баптистской церкви в Маловузовском переулке существовала фасадная жизнь и закулисная: о самом интересном для нас мы порой узнавали в коридорах, а не с кафедры. Молодые люди часто приходили на служение, когда свободных мест в зале уже не оставалось. Но нас это нисколько не огорчало, ведь в коридоре порой можно было познакомиться с очень интересными людьми: служителями, пресвитерами, и даже старшими пресвитерами из других городов и республик СССР, приехавшими в Москву и по какой‑то причине не успевшими занять места поближе к кафедре. Там, в коридоре, завязывались знакомства, продолжавшиеся долгие годы, а некоторые из них длятся и по сей день.

Моя первая профессия в Москве была связана со строительством. Устроился я так называемым лимитчиком в строительную организацию – «Строительно–монтажный поезд №102». Попал на строительство первой очереди Курского вокзала, той, чья крыша и по сей день напоминает горбушку.

Начав работать, я стал жить на съемных квартирах, и долгое время снимал угол вместе с Николаем Ильичом у одной бабушки в Столешниковом переулке. У этой образованной старушки–баптистки из потомственной дореволюционной интеллигенции была душевнобольная дочь, Тина. Старушка убеждала нас, что после ее смерти дочь сможет жить самостоятельно. Но, конечно, этого не произошло.