Анатолий Солодов - Девочка с косичками

— Кто там?

— Я, Николай.

Фруза открыла дверь, кинулась брату на шею и крепко стиснула его руками.

— Коля, милый. Как хорошо, что ты пришёл.

— Я ненадолго, — поцеловав сестру в щёку, сказал Николай. — Как дела?

— Спокойно.

В сенях он снял сапоги, прошёл в избу.

Фруза зажгла лампу, плотно зашторила окно и взглянула на брата. Он сидел с закрытыми глазами на табуретке, устало вытянув ноги и запрокинув голову к стене.

— Какой ты взрослый стал, — сказала Фруза. — Зарос весь. Устал?

— Ничего. Пройдёт, — ответил Николай. — Пришлось попетлять лишнее по лесу для безопасности. Вот ноги и гудят. У вас пожевать чего-нибудь не найдётся?

— Сейчас.

Фруза вышла в сени, принесла ломоть хлеба и молока в крынке.

— Где вы сейчас? — спросила Фруза.

— В Шашенском лесу.

— Трудно, поди?

— Патронов мало. А остальное терпимо.

— Спите-то где? Прямо под дождём?

— Зачем? В землянках. Тепло.

— Немцы не трогают?

— Мы их сами шерстим.

— Страшно?

— Комары жрут с болота. Спасу нет. А так всё по-боевому. В Оболи как?

— Немцев полно. На торфозаводе офицерскую школу устроили. Железнодорожников, каких разыскали, на работу выгнали. Обходчика, старика Езовитова, помнишь?

— Василия Гавриловича? Ну как же.

— Убили его. Он к немцам работать не шёл, всё прикидывался больным. Тело его между путями нашли. Семью из дома выкинули. У него ведь двое сыновей в Красной Армии служат, Ефим и Фёдор.

— Донёс кто-то.

— И я так думаю.

— Ну, а младший его, Илья, где?

— К дядьке перебрался жить. К Ивану Гавриловичу. Он у нас бургомистр теперь.

— Знаем. Ты с его сыновьями поговори, Евгением и Владимиром. Они для твоего дела могут пригодиться.

— Да ты что?

— Верно советую. Ребята они — стоящие. Борис Кириллович наказал передать посмелей начинать.

— С девчатами говорила?

— Нет ещё. Ошибиться боюсь. Наметила побеседовать с Марией Дементьевой и Лузгиной.

— Действуй поактивней. Ты по своей земле ходишь. С Ниной Азолиной войди в контакт.

— Да она в комендатуре служит.

— Знаем. Она по заданию подпольного обкома работает там. Валентину Шашкову можешь привлечь и Федю Слышанкова. Он паренёк горячий, боевой. У него, что попадётся, то не сорвётся. Поговори с ним хорошенько. Он поймёт и будет сдерживать себя.

— Завтра поговорю, — твёрдо сказала Фруза.

— Правильно. Следите за каждым шагам немцев. За каждым составом на железной дороге. Следите, что они перевозят, считайте вагоны. Собирайте патроны, винтовки. Они нам нужнее хлеба.

За тонкой дощатой перегородкой, отделяющей спальню Фрузы от горницы, послышался скрип половиц. Открылась дверь, и в маленькую Фрузину комнату вошла мать. Увидев сына, она кинулась к нему.

— Колюшка, сыночек!

Николай встал и крепко обнял мать.

— Ты только не плачь, мама. Времени нет.

— Не буду, неслух ты мой.

Пришёл и отец. Он поздоровался и, закуривая самосад, сказал:

— Накорми сына, мать.

Николай наотрез отказался от еды.

— Некогда. В другой раз. Ты уж прости, мама. Пора мне.

— Харчей-то возьми, — хмуро проговорил отец, завязывая в мешочек краюху хлеба, лук, соль и бумажный кулёк с самосадом.

— Не надо, батя. У самих, наверное, нет, — попытался отказаться Николай.

— Бери, аника-воин. Мы как-нибудь обойдёмся, — приказал отец.

Фруза принесла из сеней сапоги, Николай обулся, попрощался с родителями и ушёл вместе с сестрой, которая решила проводить его до леса.

С Марией Дементьевой и Марией Лузгиной Фруза встретилась на следующий день после прихода брата. Она зашла сначала к Лузгиной и предложила сходить в деревню Мостищи проведать Дементьеву. Лузгина, весёлая, подвижная и общительная по натуре девушка, сразу согласилась. Их приходу Мария Дементьева очень обрадовалась: они учились в одной школе и давно дружили. Дома у Дементьевой никого не было. Девушки сидели в просторной избе, судачили о пустяках, вспоминали школу, довоенную жизнь и невольно их разговор перешёл на немцев. Фруза не торопилась говорить о самом главном, ради чего пришла к ним — ждала удобного момента.

Хозяйка дома, белокурая и немного полная девушка, Марна Дементьева, на этот раз была не похожа на себя. С появлением немцев её словно подменили, она стала сдержанной, насторожённой и и молчаливой. Озорные светло-голубые глаза её будто заволоклись ненастьем, залегла в них грусть и тоска.

— Ты очень изменилась, Дементьева, — сказала Фруза, внимательно приглядываясь к подруге. — Как живёшь?