Александр Воронцов-Дашков - Екатерина Дашкова - Жизнь во власти и в опале

Вице-канцлер Александр Голицын также был послан к Екатерине с письмом, но предложение Петра начать переговоры осталось без ответа. Во втором письме Петр отрекся от российского трона, соглашаясь сдаться и прося разрешить ему отбыть в Гольштейн со своей «фрейлейн» Елизаветой Воронцовой [140] . Его просьбы были отклонены, и, наконец, Александр Голицын, Григорий Орлов и Михаил Измайлов заставили его подписать отречение без всяких условий. Никита Панин лично наблюдал за арестом Петра «для его же безопасности», Петр жалостливо пытался поцеловать ему руку, а Елизавета упала на колени и просила позволения остаться со своим любовником. Это тоже разрешено не было, и побежденного императора заточили в близлежащем поместье Ропша, расположенном в 25 верстах от Петербурга.

Несмотря на презрение, которое Дашкова чувствовала к своему крестному, она сохранила и долю симпатии к нему: «Он не был злым; но его ограниченность, недостаток воспитания, интересы и природные склонности свидетельствуют о том, что из него вышел бы хороший прусский капрал, но никак не государь великой империи» (56/72). В ее глазах именно интеллектуальная ограниченность и грубая натура Петра не позволили ему должным образом править империей, и поэтому главной целью заговора было смещение Петра с российского трона. Она разделяла мнение Панина о том, что власть должна перейти к Павлу, а Екатерине следует быть регентшей, пока ее сын мал. В конце концов, Екатерина была узурпатором власти и не имела никаких законных оснований занимать трон. Интересно, что Дашкова опять высказала свои мысли чужим голосом, когда в «Записках» описала взгляды Панина касательно Екатерины. «Согласна с вами [с Паниным], — пишет Дашкова, — что Екатерина не имеет права на трон и по требованиям закона императором должен быть провозглашен ее сын, а ей до его совершеннолетия следует быть регентшей» (45/63). Дидро также заметил, что «княгиня хотела сделать свою подругу [Екатерину] регентшей» [141] . Много позже Дашкова решила опровергнуть утверждение, что она желала воцарения Екатерины. В содержавшем 17 пунктов возражении на рассказ Рюльера о перевороте она прямо заявила: «Я всегда говорила, что императрица могла только стать регентшей до совершеннолетия [Павла]» [142] .

Поход завершился мирно, а император письменно отрекся от трона к середине следующего дня. Восставшие не встретили ожидавшегося у Ораниенбаума отпора, и бескровная революция закончилась без единого выстрела. 29 июля 1762 года, в день восшествия Екатерины на престол, погода была жаркой и двери всех постоялых дворов, кабаков и винных погребов были широко открыты для празднования — пиво, водка, вино и шампанское лились рекой. Дашковой не было рядом с Екатериной при свержении и аресте императора. Вместо этого она, в порыве энтузиазма и все еще одетая в мундир, поспешно отдавала приказы, охраняла винные погреба и проверяла часовых. Это было для нее волшебным временем, но чары разрушились еще до ее возвращения в Петербург. Когда она вошла во внутренние покои Екатерины во дворце, то с удивлением наткнулась на Григория Орлова, который, вытянувшись во весь рост на диване, бесцеремонно рылся в кучах официальных государственных документов. Она немедленно вышла, потрясенная его наглостью. Какое он имел право вторгаться в святая святых императрицы и вламываться в их отношения? «Вернувшись во дворец, я обратила внимание на то, что в комнате, где на канапе лежал Григорий Орлов, был накрыт стол на три куверта» (57/72). Постепенно она начала понимать, и очевидность, хоть и болезненная, была убедительна и неизбежна: «Было очевидно, что Орлов — ее любовник, и я пришла в отчаяние, предвидя, что скрыть этого она не сумеет» (58/73). Дашкова чувствовала, что присутствие Орлова было вторжением — нарушением и разлучением союза, основанного на взаимном уважении и понимании. «Это было неприятное открытие, поскольку вместе с ним исчезли ее мечты об исключительном доверии и романтической дружбе с Екатериной» [143] .

Дашкова стала эмоционально зависимой от Екатерины, и теперь, обедая с ней и ее любовником, она чувствовала себя оскорбленной. Ее идеализм и мечты о нерушимой дружбе и безграничном доверии сначала сменились удивлением, а затем неистовым гневом, который будет жить десятилетиями и только усиливаться. Дашкова так и не научилась мирно уживаться с Григорием Орловым или с другими любовниками Екатерины. Она никогда не могла как следует скрыть свои чувства, и ее убеждение, что Орлов не годится для правительственной службы, не было оценено и принято. Напряжение за обеденным столом приведет к продолжительному ревностному соперничеству между Дашковой и Орловыми [144] . В тот день за столом был один лишний, и Орлов использует все свои возможности, чтобы это оказалась Дашкова. В первую очередь он сеял подозрения в ее участии в следующих один за другим придворных заговорах. В результате императрица, известная своей ловкостью, искусно управляла Дашковой и при возраставших подозрениях держала ее в неведении и на расстоянии, используя то награды, то отлучение. Ее манера обращения с Дашковой состояла в наказании длительным изгнанием, а затем в умиротворении денежными дарами или просто ласковым словом. В результате политические и личные отношения Дашковой с Екатериной осложнились до предела. Со своей стороны, Дашкова настаивала, что никогда не подвергалась длительному, оскорбительному изгнанию и если они с императрицей не всегда могли видеться с глазу на глаз, то только из-за придворных интриг.