Лев Рошаль - Дзига Вертов

Нинель Лосева (ее воспоминания о Вертове вышли уже после ее трагической гибели в автомобильной катастрофе) и режиссер Лия Дербышева помогали ему в нескольких журналах, успокаивали его, когда он волновался, что не получит интересный материал или будет какой-нибудь брак. Им иногда казалось, что он ждет все время какой-нибудь неприятности. Но с ними он шутил, рассказывал всякие истории, «оттаивал», называл их обеих Лиянеллой. В канун нового, 1952 года он написал обеим добрые, шутливые стихи.

А неприятности случались.

Запланированный за ним номер журнала неожиданно передавался другому режиссеру. Вертов писал дирекции письма-протесты, объясняя, что для него журнал — единственный вид кинематографической деятельности.

Однажды сделанный им журнал Министерство кинематографии вернуло обратно для поправок. Случай — редкий. Главный редактор вызвал тогда еще молодого, начинающего сценариста Леонида Браславского, поручил переделку текста журнала. Браславский отказался. Когда он вышел из редакторского кабинета, Елизавета Игнатьевна сказала, что Вертов хочет поговорить с ним. Браславский поднялся на третий этаж.

В тот раз, вспоминает Браславский, голос Вертова был чуть приглушенным:

— Я прошу вас, Лепя, взяться за эту работу.

— Я не хочу этим заниматься, Денис Аркадьевич.

Браславский пишет, что разговаривать с Вертовым было легко, он все понимал.

— Журнал все равно должен выйти, — по-прежнему спокойно возразил он. — У вас будет другой режиссер. Вам будет помогать Елизавета Игнатьевна.

Браславский вспоминает, что, к счастью, у него хватило ума понять: раз за это дело берется Свилова, то его отказ оскорбит их обоих.

«— А вы? — только спросил я.

Он впервые улыбнулся, еще больше прикрыв глаза.

— Обо мне не беспокойтесь, Леня, — сказал он с едва уловимым юмором. — Дзига Вертов умер».

Вертов любил веселую шутку, но в трудную минуту шутил мрачно.

В свободное время Вертов ездил в гости на дачу к Ильину и Сегал, к Дейчу, с Каравкиным купаться в подмосковных речках.

По дороге он любил отгадывать профессии соседей по электричке. Игра в отгадывание была отзвуком мечты о съемках живых документальных людей.

Канун Октябрьских праздников, 6 ноября, Вертов и Свилова проводили всегда с Ильиными.

В 1953 году Илья Яковлевич лежал в больнице, ждал операции.

Вертов все равно приехал к Елене Александровне и отправился с ней в больницу. Он думал, что его не пустят, и написал записку Ильину: «…Уверен, что Ваша победа подтолкнет и мою».

Вертов худел, черты лица заострились.

Десятого ноября Ильину сделали операцию, в ночь на шестнадцатое он скончался.

Вскоре положили в больницу Вертова.

Через некоторое время он пишет письмо хирургу Сергею Сергеевичу Юдину с просьбой отпустить его домой на месяц или хотя бы на три недели, чтобы снять нервное переутомление, вызванное двухмесячными исследованиями и личной травмой — похоронами после успешной как будто операции своего лучшего друга — брата писателя Маршака — Ильина. У творческого человека переживания боли другого иногда принимают, объяснял Вертов, образный характер. Ты начинаешь чувствовать его боль, мучаешься вместе с ним после операции, лежишь с ним в гробу, опускаешься в крематорий.

(Он даже болезнь и смерть воспринимал образно — это страшно.)

Юдин соглашается, вообще считая все сроки для операции упущенными.

Приехав домой, Вертов занялся приведением в порядок архива.

Он перекладывал или, наоборот, разъединял пожелтевшие, посеревшие, ставшие ломкими документы.

Перед ним проходила вся жизнь — в мандатах Наркомпроса, ВЦИКа, РВС фронтов и Республики, в статьях, в неистовых спорах о правах и бесправии факта вторгаться в искусство, в стихах, строках дневника.

О чем он думал? Что видел перед собой?

Может быть, людей, которые были сняты на пленку и прошли вместе с пленкой через его руки?

Скорбь жены задохшегося сторожа.

Цыганенка и Копчушку в красных галстуках, идущих сквозь строй рыночных рядов.

Марию Ильиничну Ульянову и Надежду Константиновну Крупскую.

Ленина, выступающего на Красной площади, темпераментного — весь в движении.

И Ленина неподвижного — в гробу на постаменте, обтекаемом бесконечными людскими потоками.

Наверное, Вертов вспомнит и целую галерею портретов в «Человеке с киноаппаратом».

Потом первые звуковые опыты вне заглушенного тонателье.

Первые синхронные записи: бетонщица в «Трех песнях о Ленине», рассказ парашютистки о первом прыжке в «Колыбельной», мягкий, певучий голос Сауле из «Тебе, фронт!».