Илзе Лиепа - Метод Лиепа - философия тела

В балете — тяжелейшая физическая работа. И каждый раз, помимо исполнения роли, ты должен, как в спорте, «взять» планку. Наверное, это чувство преодоления и светится в глазах артистов балета, когда они выходят к освещенной рампе и видят возбужденные лица зрителей.

Отец любил водить машину. Он говорил, что за рулем становится чем-то единым с машиной — сливается с ней. Я тоже это люблю. Еду как-то в потоке по Садовому кольцу и вижу плакат, сообщающий о премьере нового спектакля. Название интересное, исполнители — тоже. Смотрю на дату — премьера сегодня. На часах в машине — без пяти семь. Еду дальше (я в потоке). Начинаю размышлять. Что творится сейчас там, за кулисами?! Какое волнение витает повсюду. А может быть, — предельная собранность, что тоже, кстати, показатель волнения. Зрители занимают свои места в зале. Сколько их там? Человек семьсот, если зал этого театра полон. Итак, всего в действе, которое будет сейчас происходить, участвует по обе стороны кулис приблизительно человек семьсот тридцать. Почему же, когда ты в числе тех тридцати, что волнуются ЗА кулисами, кажется, что центр Вселенной находится в эту минуту именно здесь? И не имеет значения, на сколько мест рассчитан зрительный зал: на полторы тысячи, на семьсот человек или на семьдесят. А я вот еду в машине мимо, и мне, в общем-то, нет дела до того, что там сегодня происходит, и остальному населению планеты — тоже.

Мне кажется, неважно, сколько десятков или сотен человек будет в зале, когда откроется занавес. Неважно и то, что большинству живущих (пусть хотя бы в этом городе) нет никакого дела до твоего волнения. А важно то, что будет происходить между тобой, Артистом, и чем-то Там, наверху. Потому что, мне кажется, творчество свершается на небесах.

Оно совершается даже в том случае, если зритель не увидел спектакля, который ты репетируешь. (Так бывает. Например, ходят легенды о гениальной работе Ролана Быкова в роли Пушкина, которая так и не дошла до зрителей.) Если твое актерское нутро «заработало» и там, в твоем актерском механизме, прошла искра — значит, АКТ ТВОРЧЕСТВА состоялся.

Осень. Второй час я в балетном зале. Как же справиться с этим непослушным телом? Как заставить его быть податливым «материалом»?

Мои руки еще не касались балетного станка, а идет уже второй час. Я только мучительно мяла, гнула и тянула все, что необходимо растянуть и размять.

Наконец, ступни развернуты в одну линию (первую позицию). Я вся закутана в теплое и шерстяное. С пульта включаю магнитофон, звучит музыка балетного экзерсиса.

— Как открывается Tendus (тандю) вперед? — спрашивает отец.

— Пяткой, — уныло отвечаю я.

— А закрывается?

— Носком.

Отец ведет машину. «Жигули» — его первый автомобиль. Мы тормозим на светофоре у храма Св. Николая в Толмачах. (Я называю его «пряничной церковью».) Отец везет меня на мой первоклассный экзамен, то есть экзамен первого класса.

Со мной всегда были сложности.

Мы ждем возвращения отца с гастролей.

Все, что вокруг него, ритм его жизни и он сам — для нас праздник! И он никогда не обманывал наших ожиданий.

Мы ждем его возвращения. Жаркий день: май?.. июнь?.. Это не важно.

Я и Андрис дежурим на балконе. И вот. на нашу тихую улицу въезжает белая «Чайка» — кабриолет. Мы еще не видим, но чувствуем, понимаем, что так появляется только принц в сказке или наш отец!

Кубарем скатываемся вниз с четвертого этажа. Лимузин тормозит у нашего подъезда. И из него в белом костюме, ослепительно элегантный, появляется наш отец!

Мы с Андрисом пищим и визжим от нежности и восторга.

Его лицо возбуждено. Он прекрасен! Он делает шаг и останавливает нашу возню вопросом, обращенным ко мне:

— Ты поступила в школу?

Он спрашивает, поступила ли я в балетную школу. Андрис учится там уже целый год.

В этом вопросе все: выбор жизни, будущий круг интересов, профессия, судьба — ВСЕ! И все решается сейчас. А мне девять лет.

Мне так хочется его обрадовать! И так не хочется его огорчать.

— Сначала да, — мямлю я, — а потом нет.

— Как это? — спрашивает он.

И профиль балерины Екатерины Гельцер с мемориальной доски на доме, в котором мы живем тоже, кажется, вопросительно разворачивается в мою сторону.

Пытаюсь объяснить, что Инна Тимофеевна (педагог училища и приятельница отца) сказала, что я набрала 30 проходных баллов. Она сама это видела в бумагах. Мы обрадовались. А потом объявили, что 29, и меня не берут.

— Ладно, сейчас разберемся, — говорит он.