Фаина Раневская - Философ с папиросой в зубах

Фаина росла очень сентиментальной, впечатлительной девочкой. Возможно, эти черты она унаследовала от своей матери Милки Рафаиловны — натуры экзальтированной, поклонницы литературы и искусства, страстной почитательницы таланта своего таганрогского земляка А. П. Чехова. Узнав из газеты о смерти в Баденвейлере обожаемого ею Антона Павловича, она несколько часов проплакала навзрыд… Милка Рафаиловна старалась пробудить в детях чувство прекрасного, прививая им любовь к классической музыке, театру, хорошим книгам…

…Однажды в возрасте одиннадцати-двенадцати лет Фаина впервые увидела фильм «в красках» (техники цветного кино тогда не было, скорее всего, пленка была раскрашена вручную, как флаг в «Броненосце «Потемкине» Эйзенштейна). Это была сцена страстного свидания возлюбленных из «Ромео и Джульетты». Невозможно описать восторг девочки. После фильма ей непременно хотелось совершить что-то большое, необычное. Как рассказывала сама Раневская, в совершеннейшем экстазе от увиденного на экране, она кинулась к своему сокровищу — копилке в форме фарфоровой свиньи, наполненной собранными за многие месяцы монетами (это была родительская плата за то, что девочка мужественно пила ненавистный рыбий жир)… Фаина схватила копилку и без сожаления разбила ее об пол. Все деньги Фаина раздала бедным соседским детям. «Берите, берите, мне ничего не нужно…» — как заклинание повторяла она.

Уже в глубокой старости Раневская, вспоминая этот случай из далекого детства, с грустью записала в своем дневнике: «И сейчас мне тоже ничего не нужно — мне 80. Даже духи из Парижа, мне их прислали, — подарок друзей. Теперь перебираю в уме, кому бы их подарить… Экстазов давно не испытываю. Жизнь кончена, а я так и не узнала, что к чему».

В отличие от своей старшей сестры — симпатичной и общительной Беллы — Фаина в юности была малопривлекательной, застенчивой, неуклюжей. Одним словом — настоящим гадким утенком. Судя по высказываниям самой Раневской, она не чувствовала себя счастливой даже в благополучном родительском доме: «Мне вспоминается горькая моя обида на всех окружавших меня в моем одиноком детстве…»

Трудно понять, почему, живя в добропорядочной, состоятельной буржуазной семье, где у нее были еще старшие брат и сестра, любящая мать, девочка чувствовала себя незаслуженно обиженной и одинокой. Возможно, причина ее повышенной ранимости — легкое заикание, которым она страдала от рождения. При волнении заикание заметно усиливалось. Боясь насмешек, Фаина избегала сверстников, ни с кем не дружила, прогуливала уроки.

Учеба в женской Мариинской гимназии давалась Фаине с большим трудом. Она отставала по большинству предметов. «Училась плохо, арифметика была страшной пыткой. Писать без ошибок так и не научилась. Считать тоже. Наверное, потому всегда, и по сию пору, вечно без денег…» — признавалась впоследствии Раневская. В назидание учителя даже вручили нерадивой ученице медальон с надписью: «Лень — мать всех пороков», который будущая актриса с некоторым вызовом носила. В итоге Раневская вынуждена была заниматься на дому, прибегнув к услугам гувернантки.

Единственное, что Фаину по-настоящему увлекало — это книги. Читала она запоем. А еще эту заикающуюся, долговязую, рыжеволосую провинциальную девицу безумно манила сцена!

«Простые люди только могли мечтать о театре, а взбалмошные сыновья и дочери обеспеченных родителей, вроде меня, стремились зачем-то попасть на сцену — с жиру бесились, как сказал бы наш дворник», — рассказывала Фаина Георгиевна.

Ничто не могло поколебать ее стремления стать актрисой. Ни саркастический совет отца почаще и повнимательнее смотреть на себя в зеркало: «Сложно вообразить себе Офелию с таким носом!» Ни то, что ни в одну из известных театральных школ ее не приняли, как она сама признавалась, «по неспособности» и из-за плохих внешних данных. На одном экзамене у нее даже случился обморок после убийственного вердикта преподавателей: «Девушка! У вас на лице написана профессиональная непригодность!..»

Известно, что в 1915 году Раневская пришла к директору одного из подмосковных театров с «рекомендательным письмом» от его давнего знакомого, известного антрепренера. На самом же деле тот просил друга деликатно «послать» куда подальше подательницу сего письма. Антрепренер писал, что эта дамочка и театр — две вещи несовместные и поэтому нужно каким-то тонким намеком объяснить глупышке, что делать ей на сцене нечего и абсолютно никаких перспектив у нее нет. Сам же он отговорить упрямицу от актерской карьеры не смог, потому и обращается за помощью к другу. «Это совершенная бездарь», — звучал окончательный приговор антрепренера.