Михаил Козаков - Фрагменты

Проблема совмещения работы в театре и в кино не раз обсуждалась на совете «Современника» как серьезная угроза для дальнейшей жизни театра. По Уставу каждый, кого утверждали на роль в кино, приходил отпрашиваться, и этот вопрос обсуждался советом со всей тщательностью: надо ли артисту «Современника» сниматься в данном сценарии и у данного режиссера? Актер, естественно, выдвигал свои аргументы, и после неприятной тяжбы — если только дело решалось в его пользу — на бумагу с ходатайством студии неизменно ложилась одна и та же резолюция: «Сниматься разрешается исключительно в свободное от репетиций и спектаклей время». А где его было взять, это «свободное время»? Труппа маленькая, играем, как правило, без дублеров, репертуар тоже невелик. Но поскольку кино завладело всеми членами совета, начиная с его председателя, поломать это было невозможно, и как бы то ни было, актеры снимались всеми правдами и неправдами: между репетициями и спектаклями, по ночам, с раннего утра до репетиций и т. д.

Вот тогда-то у Ефремова и родилась идея снять на «Мосфильме» картину всем коллективом «Современника» без привлечения посторонних сил, а в случае удачи ввести этот опыт в систему. Ефремову вообще было не чуждо прожектерство, его томила любовь к реформам и нововведениям, и если бы не этот склад его натуры, вряд ли бы возник и просуществовал вот уже двадцать пять лет «Современник». Однако шефа часто и заносило.

Хотя опять-таки — прекрасно заносило. «Все постоянные члены труппы — пайщики театра!» — недурно? Но не вышло.

А теперь:

«Каждый год после окончания сезона «Современник» совместно с «Мосфильмом» и на его базе делает свою картину. «Мосфильм» — «Современник»! Шикарно! Сами находим сценарий. Сами распределяем роли, ну, естественно, под моим руководством. Сами играем. Я режиссирую. Успех. И главное: все снялись в кино, удовлетворили свои кинематографические желания и материальные потребности, а теперь за работу, друзья, за работу, на благо театра-студии «Современник» в следующем театральном сезоне!»

Не правда ли, красиво звучит? Завлекательно? Особенно если не брать в расчет некоторые детали. Ну, скажем, такую: что, если в это самое время вместо неинтересной для актера роли в своем доморощенном фильме он получит предложение сыграть, например, Ромео на «Ленфильме» у Козинцева? Ведь по Уставу театра-студии («Современник» к лету 64-го был все еще студией и жил по единожды утвержденному Уставу) актер-студиец обязан был беспрекословно подчиняться общему решению. А оно вряд ли освободило бы артиста от участия в общем фильме новоявленной фирмы «Современник» — «Мосфильм», и не видать актеру Ромео, если даже он о нем с детства мечтал.

Однако до всего этого не дошло, так как эксперимент бесславно закончился одним-единственным фильмом «Строится мост».

Что привлекло Ефремова в этой журналистской вещи? Бог его знает. Пожалуй, ее сакраментальное неореалистическое начало. Дескать, по-новомировски правдиво, в меру психологично, благородно, прогрессивно — чего еще?.. А в общем, невнятица и скука. Таким вышел и фильм — со всеми сомнительными плюсами и очевидными минусами. Правильно, но тоже скучно играл сам Ефремов, еще два-три актера неплохо делали свое дело, однако у зрителя возникало чувство тоскливого разочарования — тем более тоскливого, что перспектива увидеть на экране весь знаменитый и гонимый «Современник», чьи спектакли были столь труднодоступны, казалась такой соблазнительно-радужной.

Собственно, я мог бы просто опустить из своего фрагментарного повествования эпопею с фильмом, который в конце-то концов получился ничуть не хуже (хотя и не лучше) крепкого середняка, если бы не одно чрезвычайное обстоятельство лета 64-го. В саратовской гостинице, где происходило итоговое собрание совета с постоянным составом труппы театра-студии, были навсегда похерены и эта самая приставка — «студия», и Устав, и все, что связано с понятием «студийность». Жарким летом в душном номере собрание проголосовало за переход к статусу нормального московского театра, откровенно состоящего в системе Управления культуры.

Стало быть, наша студия прожила с осени 1956 года по лето 1964-го. Восемь лет. Срок немалый, — а если верить Немировичу-Данченко, который давал не более десятилетия счастливой жизни любому вновь возникающему театральному коллективу, то и вполне нормальный. Но все решившему голосованию предшествовали долгие, шумные, темпераментные дебаты, принимавшие подчас, без преувеличения, трагическую окраску.