Жак Аттали - Карл Маркс - Мировой дух

Первые профсоюзы добились от некоторых промышленников удовлетворения двух из своих главных требований: «английской недели» (то есть прекращения работы в субботу с 14 часов) и учреждение (хотя бы в теории) контроля над условиями труда на заводе со стороны инспекторов, назначаемых государством. Условия жизни рабочих от этого не улучшились: средняя рабочая неделя по-прежнему составляла 64 часа, а заработка едва хватало, чтобы прокормить рабочего и его семью.

Британская пресса была гораздо более свободной, чем на континенте. В Великобритании газеты продавали открыто, в розницу. Их распространяли уличные газетчики (подобное было только в Соединенных Штатах). В Лондоне самый крупный печатный орган — газета «Таймс» — был более или менее независим от партий; в провинции существовали даже газеты, поддерживающие социалистические идеи, например, «Манчестер адвертайзер». Повсюду во множестве выходили более радикальные издания, которые подвергались преследованиям только в случае клеветы на короля или английских министров. О неуспехе социалистов говорил тот факт, что газета чартистов «Северная звезда» («Норзерн стар»), расходившаяся в 1839 году тиражом в сорок две тысячи экземпляров, к 1849 году сократила тираж до шести тысяч.

Когда закончилась либеральная аномалия на континенте, начавшаяся годом раньше, множество активистов-демократов — французов, немцев, поляков, австрийцев, итальянцев, — преследуемых полицией и монархами, волнами хлынули в Англию. Изгнанников принимали свободно, лишь бы они не угрожали британской короне. Но условия жизни, которые им предоставляли, были просто невероятными: они платили за жилье дороже, чем англичане, и их могли выслать из страны без предупреждения. Тем, у кого было недостаточно денег, приходилось соглашаться на работу за нищенскую плату и жить в трущобах, в меблирашках, расположенных подальше от центра Лондона.

Самые знаменитые лидеры либералов зачастую являлись с континента с пустыми карманами. Среди них были итальянец Джузеппе Мадзини, француз Луи Блан, немец Готфрид Кинкель (совершивший эффектный побег из прусской тюрьмы Шпандау), венгр Лайош Кошут, страстно ненавидимый австрийцами. Вместе с ними потоком прибывали тысячи других, никому не известных, примыкавших к тем, кто уже поселился здесь еще с 1830-х и, как мы видели, основал «Союз справедливых» — одну из мириад других организаций. Во всех тавернах собирались революционные комитеты, составлялись правительства в изгнании; в каждом доходном доме задумывались и осуществлялись самые изощренные государственные перевороты. Спорили о демократии, социализме, коммунизме — это слово после выхода «Манифеста Коммунистической партии» использовалось уже не только для обозначения мелких утопических обществ, но и подразумевало захват государственной власти рабочим классом.

Когда Карл прибыл в Лондон 26 августа 1849 года, он уже скатился на самое дно финансовой пропасти. У него не было почти ни гроша; остатки его имущества, даже книги, были заложены для финансирования его кёльнской газеты. Его жена и трое детей (Женни, Лаура, Эдгар), которым он сумел отправить весточку в Трир, скоро собирались приехать к нему вместе с Хелен Демут, а у него не было средств, чтобы снять приличное жилье. Энгельс, столь щедро ему помогавший, завяз где-то в последних сражениях в Швабии (если только не погиб).

И все же Карл ни на минуту не задумался о том, чтобы перестать писать, перестать действовать; не приходила ему в голову и мысль о том, чтобы подыскать себе работу. Кроме того, хотя он правильно говорил по-английски, но писать на этом языке практически не умел, а потому трудиться смог бы разве что рабочим. Но доктор философии даже представить себе такого не мог. И даже если бы представил, то не нашел бы работы.

Так что он продолжит издавать в Лондоне, на немецком языке, свою «Новую Рейнскую газету», предназначенную для немецких читателей. Он также возобновит политическую деятельность в Союзе коммунистов, если удастся восстановить из него хоть что-нибудь, после того как Карл перенес его в Париж и забыл там год назад.

Он все еще верит в неизбежность революции, предвидит экономический кризис и грядущее вмешательство России в немецкие дела. Но надеяться на революцию преждевременно — рабочие массы еще не прониклись революционным сознанием, в чем он только что убедился на собственном горьком опыте. В частности, он больше не возлагает никаких надежд на английский рабочий класс: низкая раскупаемость газеты чартистов и немноголюдность собраний, которые они организовывали, убедили его в том, что, напуганные возможностью остаться без работы, британские рабочие на самом деле поддерживают капитализм и буржуазию. Он даже предчувствовал, что в Лондоне антагонизм между протекционистами и сторонниками свободного рынка, между крестьянами и торговцами вскоре вновь приведет к власти правых, которые пока находились в оппозиции к либеральному правительству. Он помечал: «Все это породит крупный конфликт, и тори вернутся к власти, сменив вигов». Он верил только во Францию и не переставал надеяться, что вскоре вновь поселится на улице Вано. Он знал, что в Париже только что избранный президент Французской республики Луи Наполеон Бонапарт должен скоро освободить свое место, поскольку срок его полномочий составляет только два года и не может быть продлен. Когда эта посредственность лишится власти, изгнанники смогут вернуться. Карл по-прежнему убежден, что именно из французской столицы выступит маршем европейская революция, которая сначала восстановит демократию, а затем установит коммунизм. Позже Энгельс напишет: «Маркс не только с особой любовью изучал историю прошлого Франции, но и следил во всех подробностях за историей ее настоящего, собирал материалы, чтобы использовать их позже, а потому события никогда не заставали его врасплох <���…>. Франция — это страна, где классовую борьбу каждый раз, как нигде больше, доводили до окончательного решения и где, следовательно, меняющиеся политические формы, внутри которых она происходит и в которых выражаются ее результаты, принимают самые четкие очертания».